Виктор Шкловский
Шрифт:
Между тем Шкловский говорил с трибуны:
«На наших зданиях иногда ржавеют верхи, потому что мы их построили без карнизов. Мы, в частности мы, бывшие лефовцы, поняли о жизни полезное, думая, что это эстетика, мы, будучи конструктивистами, создали такую конструкцию, которая оказалась неконструктивной. Мы недооценили человечности и всечеловечности революции, — теперь мы можем решать вопрос о человечности, о новом гуманизме. Гуманизм входит в структуру эпохи. Маяковский, имя которого должно быть здесь произнесено и без которого нельзя провести съезд советских писателей (аплодисменты), Маяковский виноват не в том, что он стрелял в себя, а в том, что он стрелялся невовремя и неверно понял революцию.
Когда Маяковский говорил, что он становился на горло собственной песне, то здесь его вина в том, что революции нужны песни и не нужно, чтобы кто-нибудь становился на своё горло. Не нужна жертва человеческим песням. Что нужно от съезда? Прежде всего, не нужно новых боёв, не нужно новых повторений нескольких фамилий… Помимо
Каверин заключает это место своих воспоминаний тем, что, начиная с этих «неосторожных слов» Горького и выступления Шкловского, Достоевский был на 30 лет изгнан из литературы.
Но с выступлением Горького связана и история, которая могла бы показаться комичной. Горький начал считать писателей и говорил об ожиданиях «5 гениальных и 45 очень талантливых».
Михаил Кольцов, в передаче Каверина, отреагировал на это так: «Я слышал, что… уже началась делёжка. Кое-кто осторожно расспрашивает: а как и где забронировать местечко, если не в пятёрке, то хотя бы среди сорока пяти? Говорят, появился даже чей-то проектец: ввести форму для членов писательского Союза… Писатели будут носить форму… красный кант — для прозы, синий — для поэзии, а чёрный — для критиков. И значки ввести: для прозы — чернильницу, для поэзии — лиру, а для критиков — небольшую дубинку. Идёт по улице критик с четырьмя дубинками в петлице, и все писатели на улице становятся во фронт».
Каверин комментирует: «Знал ли Кольцов, что И. Ф. Богданович, автор „Душеньки“, предложил Екатерине II учредить „Департамент российских писателей“? Должности в его проекте соответствовали званиям, а иерархия подчинения повторяла в общих чертах иерархию других департаментов и коллегий. Проект не был утверждён, и Богданович один заменил целый департамент, сочиняя пьесы, поэмы, повести в стихах, надписи для триумфальных ворот, занимаясь переводами с французского и редактируя „Санкт-Петербургские ведомости“.
Но вот прошло двести лет, и мысль Богдановича в известной мере осуществилась. Департамент в конце концов удалось создать, и именно Первый съезд положил начало этому широко разветвлённому делу.
Иерархия Союза писателей в наше время если не повторяет, так напоминает иерархию других ведомств и министерств. С формой, правда, не получилось, хотя было и к этому очень близко. Но и без формы каждый член Союза писателей прекрасно знает, у кого из членов секретариата три дубинки в петлице, а у кого — четыре»{192}.
Впрочем, переводчик Вязников задумался о званиях среди писателей:
«Нужен наконец нормальный орган, задачею коего была бы сертификация и ранжирование писателей сообразно специально разработанной Табели о рангах, так сказать, зоилизация. Не упрощёнка — „заслуженный писатель РФ“, „народный писатель Москвы и Московской области“, — а внятная, широко и многоступенчато градуированная Табель.
Этот орган — нечто вроде Пробирной палатки — принимал бы к вниманию разные аспекты творчества авторов, как то: обширностей авторского словаря, количество и объём публикаций, скорость работы, глубину мысли, общую художественность текста, удельную насыщенность тропами, патриотичность текстов, их злободневность и/или всевремённость, благопристойность сюжетов и языка и так далее. По совокупности автору присваивается очередной ранг, который может быть в дальнейшем повышен либо понижен — названия рангов можно придумывать новые, а можно позаимствовать из старой Табели о рангах (писатель-столоначальник, тайный писатель, надворный писатель и проч., с соответствующим титулованием в обращении); либо же из воинских званий (младший лейтенант от литературы, генерал-майор от литературы…). К этому, разумеется, следует присовокупить обязательное (в общественных местах, исключая разве пляжи) ношение формы, снабжённой соответствующими, хорошо различимыми знаками отличия, а также с петлицами цветов, соответствующих жанру, в котором работает данный автор.
Иль нет! Будет затруднение, коли автор подвизался и в драматургии, и в поэзии, и в прозе (отдельно отметим различные разновидности этих жанров; странно же одинаково оценивать заслуги в Большой Литературе и в какой-то там фантастике, правда?), и в критике. Не так страшно, ежели в разных жанрах автор достиг разных высот; допустим, в поэзии он, сложивши Гимн и многочисленные высокие оды, заслужил звания генерал-полковника, а в жанре басенном его оценивают лишь как подполковника; пишет и повести, однако выше, чем на майорское звание, никак в ней не тянет, что же до его экзерсисов в той же фантастике — то, согласно мнению соответствующего департамента Палаты, в ней он лейтенант, и не более — и хорошо ещё, коли старший… Возможно, следует исчислять ранг путём поглощения меньшего — большим (как происходит при определении совокупного наказания в уголовном судопроизводстве). Или путём выведения среднего. Это надобно ещё обдумать… Что до жанров — можно сделать аксельбанты со шнурами различных цветов или нашивки с их обозначением»…
И то верно — чёрт знает что с этими писателями, и непонятно, как их ценить или, пуще того, рекомендовать кому-то.
Впрочем, мысль не нова и ей много лет.
Оказалось, правда, что эта мысль, иногда с восхитительной наивностью, как бы наново приходит в головы десяткам людей. Например:
Литературные медали в зависимости от суммарного тиража изданных книг. 500-тысячники.
Миллионщики… Первая медаль — „100-тысячник“.
Дурь. А хочется иногда подурить…»{193}
Между тем человек повторяет давнюю мысль, которая возникла ровно в тот момент, когда литература стала в России определённой общественной силой.
Правда, то, что говорилось раньше вполне серьёзно, стало восприниматься как «шутка, в которой есть доля шутки». В 1886 году в юмористическом еженедельном журнале «Осколки» Чехов печатает рассказ «Литературная табель о рангах». Там говорится:
«Если всех живых русских литераторов, соответственно их талантам и заслугам, произвести в чины, то:
Действительные тайные советники (вакансия).
Тайные советники: Лев Толстой, Гончаров.
Действительные статские советники: Салтыков-Щедрин, Григорович.
Статские советники: Островский, Лесков, Полонский.
Коллежские советники: Майков, Суворин, Гаршин, Буренин, Сергей Максимов, Глеб Успенский, Катков, Пыпин, Плещеев.
Надворные советники: Короленко, Скабичевский, Аверкиев, Боборыкин, Горбунов, гр. Салиас, Данилевский, Муравлин, Василевский, Надсон, Н. Михайловский.
Коллежские асессоры: Минаев, Мордовцев, Авсеенко, Незлобин, А. Михайлов, Пальмин, Трефолев, Пётр Вейнберг, Салов.
Титулярные советники: Альбов, Баранцевич, Михневич, Златовратский, Шпажинский, Сергей Атава, Чуйко, Мещерский, Иванов-Классик, Вас. Немирович-Данченко.
Коллежские секретари: Фруг, Апухтин, Вс. Соловьёв, В. Крылов, Юрьев, Голенищев-Кутузов, Эртель, К. Случевский.
Губернские секретари: Нотович, Максим Белинский, Невежин, Каразин, Венгеров, Нефёдов.
Коллежские регистраторы: Минский, Трофимов, Ф. Берг, Мясницкий, Линёв, Засодимский, Бажин.
99
Примечательно, что в этой юмореске, опубликованной под псевдонимом «Человек без селезёнки», Чехов не даёт Достоевскому никакого чина. Шкловский «отменяет» звание Достоевского спустя полвека.
Но случилось и возвращение этой идеи, которое я отношу к 1932 или 1934 году — то есть ко временам образования Союза писателей.
Была такая знаменитая фраза Горького, в которой он оценивал перспективы советской литературы: «Не следует думать, что мы скоро будем иметь 1500 гениальных писателей. Будем мечтать о 50. А чтобы не обманываться — наметим 5 гениальных и 45 очень талантливых»{195}.
Эта фраза повторяется Михаилом Кольцовым в речи на Первом съезде советских писателей.
В альманахе «Парад бессмертных» есть текст за подписью «Иван Дитя» — под этим псевдонимом писал Виктор Ардов. В его тексте «Странный съезд» как раз говорится про знаки различия типа армейских — ромбы, шпалы и т. п. Действительно, это стиль существовавшей тогда военной формы с повторяющимися геометрическими фигурами на петлицах.
С дубинкой есть, впрочем, предыстория. Некоторые мемуаристы говорят, что один из товарищей по цеху на писательских встречах у Горького в присутствии Сталина говорил о литературной критике и сравнивал её с дубинкой. Лидия Сейфуллина отвечала, что «не все головы выдержат удары стоеросовой дубины». Впрочем, есть запись речи Панфёрова на XVII съезде ВКП(б) 8 февраля 1934 года: «Товарищ Сталин, между прочим, учил нас относиться к писателю бережно, ибо, говорил он, литература — дело тонкое. А у нас вместо этого придумали такой термин: „напостовская дубинка“ (от названия журнала и литературной группы „На посту“). С этой дубинкой носились по литературным улицам и били „непокорных“».