Виктор Вавич (Книга 2)
Шрифт:
– Я слушаю, слушаю, - заговорила Груня, - ранили.
– Поймали, одним словом, - Виктор передал полотенце и отвернулся.
"Про другое надо говорить, - думал Виктор, переодеваясь, - про что бы это? Веселое что-нибудь..."
На столе стояли закуски, графинчик, Груня сняла покрывальце с кофейника.
– Да!
– сказал Виктор и сел в свое кресло.
– Письмо от твоего старика было. Он ушел с этой службы. Противно, понимаешь, говорит. Надоело, что ли...
– Ну-ну!
– Груня чуть не пролила на скатерть.
– Ну, и что?
– Враги, говорит, завелись, ну и бросил к шутам. Да верно - незавидная должность, городишко - переплюнуть весь.
– Ну, и что?
– Груня поставила кофейник и во все глаза уставилась на Виктора.
– Где письмо-то?
– Да забыл, понимаешь, в участке, - соврал Виктор и покраснел, стал намазывать масло поверх бутерброда с икрой, заметил и быстро сложил его вдвое.
– Дай письмо! Поищи!
– говорила, запыхавшись, Груня.
– В шинели, может быть, - и она двинулась из-за стола. Виктор вскочил, быстро вошел в сени, топтался у вешалки и вынимал из портфеля письмо. Большая карточка глянула глазами из полутьмы портфеля.
– Нашел!
– крикнул Виктор и осторожно спустил портфель на пол.
– Черт меня дернул, - ворчал шепотом Виктор. Он поднял портфель и твердым шагом вошел и, нахмурясь, подал Груне конверт.
– Вот, читай сама, пожалуйста.
Груня проворными пальцами достала письмо. Чашка кофе без молока хмурилась паром, Виктор жевал бутерброды с силой, будто сухари.
– Ничего, ничего, - вздохнула Груня и замахала в воздухе письмом, как будто чтоб остудить, - ничего, мы ему здесь место найдем. Да, Витя?
И Груня первый раз улыбнулась. Заулыбался и Вавич, будто проснулся - и солнце в окно.
– Ты знаешь, - начала Груня.
– Нет, нет, я сама. Я уж знаю. Ох, что ж я кофей-то! Стой, нового налью. А я знаю, знаю теперь.
И Груня весело трясла головой.
– Да-да-да!
Замолчала, остановилась голова. Стало тихо, и в кухне ни звука. Груня навела остолбенелые глаза на Виктора, Виктор с испугом глядел на нее. Груня вдруг встала, рванулась к нему, потянула скатерть, с лязгом упал ножик. Груня схватила Виктора за оба уха, сильно, больно, и прижалась губами к переносице.
– Ух, не смей, не смей!
– шепнула Груня.
– Витя, Витька, не надо!
– и опять до зубов прижала губы. Села на место, тяжело дышала. Смотрела мимо Виктора в стену.
Виктор старался улыбнуться, растянул было губы и тут заметил, что Груня шепчет что-то без звука.
Виктор поправил скатерть, взял свою чашку.
– Да! Понимаешь, - начал Виктор, - эти-то наши, как их, почтовые-то!
Груня перевела раскрытые глаза на Виктора.
– Почтовики-то наши, эти два.
– Груня кивнула головой.
– Прохожу по Садовой, они в кучке у почтамта. Я на них гляжу и
уж руку занес для приветствия - отворачиваются, сукины дети. Оба. А ясно, что видят. Понимаешь?
– Понимаю, - кивнула Груня и все так же настороженно глядела на Виктора.
– Забастовщики!
– наладил голос Виктор и поглубже сел в кресло. Стыдятся с квартальным, значит... а водку жрать, так первейшие гости, выходит, - зло улыбнулся Виктор, - анекдотцы! Самые...
– Витенька, я беременна, - сказала Груня, и первый раз Виктор увидал ее глаза, увидал, что там, за радостью - жаркая темнота и дали конца нет. Ничего, кроме отверстой дали, не видал Виктор в тот миг. Закаменел на мгновение. И вдруг весь покраснел, зашарил рукой по столу, нашел Грунину руку, притянул к губам, прижался щекой. Рука была, как неживая, тяжелая, и он чувствовал Грунин взгляд на своем затылке. Он еще, еще целовал Грунину руку и вдруг почувствовал, что миг прошел, и глянул мокрыми глазами на Груню. В глазах уж блеск закрыл даль. Груня нагнулась за ножиком.
– Давно?
– шепотом спросил Виктор и кинулся подымать ножик.
Цвет
ТАНЯ видала этот цвет в витрине. Цвет этот сам глянул на нее так ярко, как будто он нарочно притаился среди набросанных, развешанных складок, притаился и ждал ее, прищурясь, увидал и так глянул в глаза, что сердце забилось. Он, он, ее цвет, его раз, один раз можно надеть, решительный раз.
Раз и навсегда, навеки! Она с волнением думала об этом куске шелка он ляжет воротником вокруг ее шеи, спустится на нет острыми отворотами по вырезу на груди. Она зашла тогда в магазин, держала в руках и не решилась поднести к лицу и взглянуть в зеркало. Да и не надо было. Она знала, что это он. Этим нельзя шутить при продавцах в магазине. Она взяла ненужную тесьму - два аршина. Теперь она шла, торопилась к тому магазину, где в окне лежал он. Он был коричневый, гладкий, с огнем где-то внутри. И Таня знала, что если им обвить лицо, то невидимо для всех выступит то, что она в себе знала. Она боялась, что уже разобрали, и хмурилась и отмахивала головой эту досаду. Она не садилась в конку, знала - не усидит. Свободного извозчика взяли за десять шагов перед ней. Таня торопилась, боялась встреч.
Вот, вот она, витрина! И цвет вспыхнул еще жарче. Таня вошла в утренний пустой магазин. Приказчики бросили разговор, уперлись ладонями в прилавок и наклонились вперед. Но сам хозяин, в широком пиджаке, с пенсне на кончике носа, отошел от конторки:
– Желаю здоровья!
– мягкая седина кивнула на голове и откинулась.
– Шелку нет ли у вас какого-нибудь? Коричневого, что ли?
– сказала Таня и почувствовала, что покраснела.
Два приказчика сразу сняли по куску с полки и подбрасывали на руке, разматывали волны на прилавок.
– В таком роде?
– хозяин учтиво вглядывался, подымая шелк тугим веером.
Таня делала вид, что приглядывается, щурилась.
– Не-ет. Нет!
А цвет глядел уж с полки, жадно ждал. "Ну-ну!" - казалось, шептал нетерпеливо.
– Вон тот покажите, - и Таня ткнула вверх пальцем.
– Да нет, нет! Правей!
– почти крикнула она на приказчика. А он, обернувшись к ней, хватал все не то.
– Вот, вот!
– Таня запыхалась. Но цвет был уже на прилавке и спокойными волнами перекрывал победно все эти тряпки. Он уж не глядел теперь на Таню, а расстилался, глядел в потолок. Хозяин не гарнировал его складками для показа, хозяин поверх пенсне смотрел на Танино напряженное лицо. Приказчики осторожно поворачивали рулон.
– Отмерим?
– через минуту сказал хозяин, сказал мягко, проникновенно, как будто знал, что творится важное.
– На блузку желательно?
– шепотом, сочувственным и таинственным, спросил старик.
Нужно было всего пол-аршина, но стыдно вдруг стало всего этого волнения и этих трех человек и старика - и вдруг пол-аршина!
– Три аршина, пожалуйста.
Приказчик подал хозяину аршин. Таня заплатила, не торгуясь. Она зажала под мышкой мягкий пакет и вышла из магазина.
Прохожие кучками читали какие-то афиши на стенах. Два казака шагом ехали по мостовой. Двое студентов спешной походкой обогнали Таню, они громко говорили на гортанном языке, один в папахе. "Непременно оглянется, что в папахе".