Виктор Вавич (Книга 2)
Шрифт:
– Руки, руки!
– Но Таня осторожно отвела руки, не дала Анне Григорьевне.
– О вашей Наде я, к сожалению, ничего не знаю. У меня она не была вот уж неделю, что ли. Танечка глубоко перевела дух.
– Танечка! Что за тон, милая вы моя!
– умоляюще крикнула Анна Григорьевна.
– О Наде ничего, - ровным тоном начала Таня.
– Да с ума вы сошли, Танечка! За что? Несчастье кругом, а вы... Танечка!
И Анна Григорьевна наклонилась и сильно трясла Таню за плечо, как будто старалась разбудить.
– Ведь часу нет как городовой ушел. Обыск был. Таня вскинула глаза.
– Надю искали. Засаду оставили. Милая!
– и в голосе и в глазах Анны Григорьевны были слезы.
– Голубушка!
– всхлипнула Анна Григорьевна и увидела, что можно обнять Таню, и она прижимала ее всей силой и плакала неудержимо свободной бабьей рекой, широкими слезами.
Таня гладила старуху по голове, откидывала со лба мокрые седые волосы.
– Не могу, не могу, - всхлипывала Анна Григорьевна, - извелась, за всех извелась! Саньку понесло! Куда?
– и она смигивала с глаз слезы, чтоб верней видеть Танин взгляд.
– Куда?
– вдруг остановила плач Анна Григорьевна, она держалась взглядом за Танины глаза. Танин взгляд дрогнул, на миг раскрылся, как крикнул.
– Ну скажите, куда?
– и Анна Григорьевна трясла Таню.
– Знаете, знаете? Ну, не мучьте!
– и она целовала Таню в плечо. Таня отвела глаза.
– Вот вам честное слово - не знаю. Не пропадет! Таня встала. Анна Григорьевна с дивана спрашивала еще заплаканным взглядом: "правда? не пропадет?"
– Руки бы умыть...
– сказала Таня, усиленно разглядывая свои руки.
Анна Григорьевна вскочила:
– Да, да! Что я! Как это вы?
– Пустяки, - улыбалась Таня, - это я стекла била со злости. Я ведь ужасно злая, - болтала Таня и сдергивала разрезанные перчатки, они прилипли от крови.
– Осторожней, осторожней!
– говорила Анна Григорьевна, поливала на руки Тане.
– Смотрите, нет ли стекла. Стойте, я сейчас бинт достану. Бинт надо.
– Мы ведь все одинаковые, - говорила Анна Григорьевна, заворачивая бинтом Танины холеные руки, - все мы одни - нет! нет! я уж сама, - Анна Григорьевна деловыми руками кутала Танины пальчики.
– Вот когда дети будут - все одни, все сравниваемся... А это все до детей, - и Анна Григорьевна решительным узлом завязала марлю на тонком запястье.
Она пошла прятать остатки бинта и вошла с туманом в глазах. Она не глядела на Таню, а в угол, и говорила, как одна:
– Ах, как меня Надя волнует, - и шатала осторожно головой.
– Спасибо! Прощайте, - сказала Таня.
Анна Григорьевна все смотрела в угол, покачивала головой. Танечка пошла в переднюю, она уже взялась за дверной замок, как вдруг Анна Григорьевна окликнула:
– Стойте, стойте! Забыли!
– и она полубегом спешила к Тане: - Это ваш, наверно!
– она протягивала сверток. Там был цвет. Танина рука взяла сверток - забинтованная, неловко.
– Ах, merci!
– сказала Таня и толкнула дверь.
Таня спустилась один марш и стала на площадке. Ей вдруг не стало мочи идти - как будто вдруг ничего не стало и некуда идти. Она стояла и хмурилась, чтоб надуматься. Но брови снова распускались, и только пустая кровь стучала в виски.
Внизу хлопнула с размаху дверь, гулко в пустой лестнице, и вот шаги, быстрые, через две ступеньки. Таня насторожилась, дрогнула, смотрела вниз да, да! Санька Тиктин, криво поднят ворот, шинель расстегнута, и крупно дышит, и смотрит как с разбегу - узнает ли?
– Здравствуйте!
– сказал Санька запыхавшимся голосом, кивнул, не сняв фуражки.
– Оттуда?
– спросила Таня шепотом и глядела в глаза пристально и строго.
Санька кивнул головой и стоял, опершись о перила, трудно дыша, но все еще чужими глазами смотрел на Таню.
– Наври своей маме, что видел Надьку, - вдруг на ты, первый раз на ты, сказала Таня и придвинулась ближе, - скажи, что видел с товарищем, что ли. И сам приди в человеческий вид.
Таня, закутанной в бинт рукой, прижала на место Санькин ворот. Прихлопнула. Она еще раз строго оглядела Саньку и пошла вниз по лестнице.
Санька дослушал шаги, и хлопнула басовито парадная дверь.
Огонь
ФИЛИПП сразу залпом вдохнул утренний воздух. Натягивал его в грудь и выпускал ноздрями, встряхивал головой.
Осень будто остановилась отдохнуть - было тихо и сухо.
"А она там у меня сидит и дожидается; приду, а она есть, - думалось Филиппу, и ноги быстрей шли, - а вдруг и не дождется? Эх, черт, и ведь никак не думал и кто б сказал - не поверил", - Филипп улыбался и отмахивался головой - "не гляди!" - кричит, и вспомнилось, как сжалась от стыда, пронзительно как! Эх, милая ты моя! А потом пошла в голове вместе с шагом плыть теплая кровь - то шире, то уже, наплывала на глаза, и Филипп не видел, кому давал дорогу. Не слыхал шагов по привычным мосткам, и только на панели у пробочной фабрики отошла теплынь. Городовой окликнул:
– Проходи мостовой! Свертай право!
Филипп глянул: трое городовых с винтовками ходили под окнами фабрики. Филипп глянул в окна: как будто тихо, стало, бастуют. В последнем окне он заметил свет - будто кто шел с керосиновой лампой. Но стать было нельзя. Филипп еще раз оглянулся.
– Проходи, проходи!
– крикнул вдогонку городовой.
А вот он длинный, низкий канатный. Филипп шел посреди мостовой мелкими стеклами рябили решетчатые окна. Тусклый свет мелькал в заводе, и опять черные шинели с винтовками - старые берданки, вон штык-то какой вилой выгнут. Городовые провожали Филиппа глазами. А за углом шум. Ага! У ворот кучка. Вон и квартальный - серая шинель. Так и есть: вон поодаль еще народ - это на работу не пускают. Фу ты! Квартальный туда. Бежит. Городаши за ним.
Филипп стал на минуту.
– Пррра-ходи!
– и один городовой шагнул и винтовку от ноги вскинул.
– Ну!
– Филипп дернул вверх подбородком.
– Не рассказывай, сука, а то враз поймаешь!
– и городовой сделал еще два шага и щелкнул затвором.
Дальняя кучка рассыпалась, Филипп видел, как в одного кинули камнем.
– Да бей в него!
– крикнул городовой от ворот.
Филипп повернулся и пошел. Он сделал шагов пять, и сзади грохнул выстрел. Филипп оглянулся. Городовой стрелял туда, куда убежала кучка. Да неужели? Филипп оглянулся еще раз: из низенькой заводской трубы, крадучись, поднимался жидкий дымок.