Виктор Вавич (Книга 2)
Шрифт:
– Здесь, сейчас, на Елизаветинской, - и Коля показывал вбок рукой.
– Что ты хотела? Что ты хотела?
– вдруг набросилась хозяйка на девочку.
– А! Ним!
– и она скинула миндаль на пол.
– Так надо иттить, надо скоро!
Она быстро заговорила с мужем.
– Я пойду!
– Коля двинулся.
– Халт! Халт!
– хозяйка перегородила рукой дорогу и схватила с кровати шаль, заспешила по коридору.
– Она посмотрит, или не глядит кто, - и хозяин мотнул головой вслед жене.
Все молчали, слушали. Слышно было только, как кусала миндаль девочка под столом.
– Он тебе не бил?
– чуть слышно прошептал мальчик. Коля затряс головой.
– Нет?
– и мальчик сполз со стула.
Толком
САНЬКА не верил, что пустят в столовку: закроют "впредь до особого распоряжения", и взвод казаков будет мимо ездить, по мостовой шагом, взад да вперед. Столовка "Общества попечения", и губернаторша председательница. Санька спешно мылся утром - посмотреть скорее, как? закрыта? нет? казаки? Он слышал, что Андрей Степанович пьет уже чай в столовой, сморкается на всю квартиру. Не затеял бы разговаривать, рассуждать. Вопросы, паузы. Без чаю идти, что ли? Прошел мимо столовой: Андрей Степанович сидел один, как будто брошенный, и глянул на Саньку - выходило, что если уйти без чаю, то, значит, уж нарочно, и взгляд, хоть достойный, но с надеждой. Санька с самым спешным видом влетел в столовую, за стакан, к самовару, криво сел, боком спешу! Андрей Степанович молчал, взглядывал. Санька изо всех сил вертел ложечкой в стакане. Налил на блюдце, стал дуть.
– Куда это ты так?
– осторожным голосом сказал Андрей Степанович, и укоризна в глазах: скорбная укоризна.
– В столовке... собранье, - Санька прихлебывал из горячего блюдца.
– Так!
– Тиктин внимательно стал набирать на ножик масла.
– Это что же? Общественный протест?
– Тиктин не спеша намазывал хлеб.
– Резолюции?
– Один говорить будет...
– Санька не глядел на отца, налил второе блюдце.
– Вот вчера, - голос у Тиктина стал на ноту, на общественную ноту, он повернулся и говорил в буфет, - вот вчера тоже один говорил и... пятнадцать человек молчало. Пятнадцать холуев!
– вдруг крикнул Тиктин, обернувшись к Саньке.
Санька от блюдца, снизу, глядел в нахмуренные брови, и усы приподнялись, ненавистная горечь здесь, у ноздрей. Санька глядел не шевелясь.
– Холуев!
– крикнул на Саньку Тиктин ругательным голосом.
– Честь имею представиться, - и Тиктин ткнул горстью себя в грудь и поклонился над столом.
Санька выпрямился, сделал серьезное, осторожное лицо.
– Да, да, - на всю квартиру говорил Тиктин, - в числе подлинных холуев его превосходительства.
Анна Григорьевна в капоте вошла, она глядела то на Саньку, то на Андрея Степановича, мерила глазами: кто на кого?
Горничная на цыпочках прошла по коридору.
– Fermez la porte!* - сказал Андрей Степанович, кивнул на дверь.
– ---------------------
* Закройте дверь! (фр.)
Санька быстро вскочил, запер дверь, сел на место.
– Ты это про вчерашнее?
– тихо спросила Анна Григорьевна.
– Это сегодняшнее!
– снова криком сказал Андрей Степанович. Сегодняшнее! Вчерашнее! Трехсотлетнее! А там, - Тиктин тыкал со злобой большим пальцем за стену, - там идиоты помещичьим коровам языки режут!
Анна Григорьевна глядела в поднос.
– Чего глаза таращишь!
– кричал Андрей Степанович.
– Да, да! И жгут хлеб! Жгут дома! Красный петух. Дребезг.
Андрей Степанович обвел весь стол яростными глазами и перевел дух.
– А тут они, - Тиктин кивнул на двери, - они ведь в солдатских-то шинелях. Они тебе же башку прикладом разворотят.
– В Николаеве, говорят, не стреляли, - Санька глядел, как вдруг всем телом задохнулся отец.
– Говорят!
– Тиктин весь красный спешной рукой полез в боковой карман.
– Авот! Очевидцы!
– И Тиктин совал через стол прямо в Саньку развернутый листок бумаги.
– Пожалуйста-с!
Санька взял листок, бегал глазами по лиловым расплывчатым буквам.
– Вслух читай!
– крикнул Тиктин.
"Товарищи рабочие!
– прочел Санька.
– Вчера 11 числа на Круглой площади..."
– Одним словом, баррикада, стрельба, и трое наповал!
– перебил Тиктин.
– Дай сюда!
– Он потянулся, вырвал листок у Саньки.
– И когда мерзавец в генеральских погонах тебя выпроваживает за уши, - Андрей Степанович с шумом переводил дух, - то действительно ты знаешь... что за спиной у тебя...
Горничная приоткрыла дверь.
– Александр Андреич, к вам это.
Все смотрели на дверь, Санька вскочил, и в это время в дверь постучали.
– Войдите!
– приказательно крикнул Тиктин.
– Я же не одета!
– сказала Анна Григорьевна, но Санька уж открыл дверь. Ровно посреди дверей стоял в пальто, вытянувшись во весь рост, Башкин. Он стоял колом, притиснул руки к бокам, запрокинулся весь назад. Санька держал за ручку открытую дверь, хмурился, нетерпеливо вглядывался в Башкина.
Минуту все молчали. Башкин смотрел по-солдатски прямо перед собой и не двигался.
– Что за аллюры?
– наконец крикнул Тиктин и вскинул назад голову.
– Вы сами, - начал выкрикивать Башкин, - просили меня разыскать вашу дочь Надежду.
– Теперь уж...
– зычно перебил Тиктин.
– Теперь уж, - еще выше крикнул Башкин, - теперь уж она не там, где вы думаете.
– Да, да!
– вдруг встала Анна Григорьевна, стул откатился, стул стукнулся в буфет. Анна Григорьевна прижимала к груди недопитый стакан. Ну! Ну!
– Анна Григорьевна короткими дышками ловила воздух.
– Вы что же, - привстал Андрей Степанович, - шпионили, что ли?
– он свел брови и вставил в Башкина взгляд.
– Это вы про лестницу?
– Башкин все стоял в солдатской позе и рапортовал, лаял.
– Я догонял ее по вашей сильной просьбе и в те двери не вхож. Если вам не угодно, - выкрикивал без остановки Башкин, - я ухожу.
– И он повернулся на месте.
– Стойте, стойте!
– как вспыхнул голос у Анны Григорьевны, и Санька рванулся, дернул Башкина за плечо, и он, раскидывая ногами, вкатился в комнату. Он ухватился за стол, чтоб не упасть.