Виктория и Альберт
Шрифт:
– Виктория!
– Да, мой дорогой?
Он встал и протянул ей руку.
– Пошли со мной, я покажу тебе комнату, где родился.
Он открыл для нее дверь, и на секунду она задержалась на пороге. Это была небольшая комната с огромной кроватью посредине, обставленная мебелью в стиле ампир. Не очень хорошей мебелью, потому что германские королевские семьи могли позволить себе иметь только копии элегантных вещей, которые создавали французы. Комната была светлой, и казалось, что ею никогда не пользовались.
– Подойди к окну, отсюда открывается чудесный вид.
Она стала рядом с мужем. Он открыл окно, и пение хора заполнило комнату. Вдали виднелся густой сосновый лес, темный и бархатный. Сверкал и шумел водопад, перекликаясь с фонтаном в саду. Дальние поля лежали разноцветными лоскутами – красными и желтыми.
Виктория склонила голову мужу на плечо, и он обнял ее. Он уже не был таким стеснительным, как раньше. Тогда каждый нежный жест исходил от нее.
– Какой сказочный вид! И это самая прекрасная комната, потому что здесь родился ты.
– Я часто думал о том, что чувствовала моя мать, когда ей пришлось покинуть этот дом. И еще никак не мог понять, как она, живя в такой красоте и покое, могла делать то, что она делала.
Альберт никогда раньше не говорил о своей матери, а, вспоминая детские годы, рассказывал исключительно об отце, бабушке и Эрнесте, не упоминая имени герцогини Луизы, как будто ее вообще не существовало. Он протянул руку и закрыл окно.
– Альберт, – нежно заметила Виктория, – зачем говорить о грустном сегодня?
– Потому что я думаю о ней не переставая с тех пор, как мы приехали сюда. Я никогда ничего не говорил тебе о ней, Виктория, а сейчас хочу все рассказать.
– Ты можешь не делать этого, – быстро перебила его Виктория. Ее муж уже не выглядел счастливым. Он вновь стал грустным, и ей захотелось вытащить его из этой светлой, но душной комнаты под настоящее солнце. – Я все понимаю, это очень грустная история…
– Она изменяла моему отцу, – сказал Альберт, еще крепче прижимая к себе жену. – Мать влюбилась в офицера. Его имя было фон Хенстайн. Отец обо всем узнал и развелся с ней. Виктория, если бы ты знала, как ее любил народ! Начались волнения, когда люди узнали, что ее высылают отсюда… Мне было всего лишь четыре года, но я все прекрасно помню. Я в то время болел коклюшем. Мать пришла попрощаться с Эрнестом и со мной, и она плакала. Мне помнится, что она была очень хорошенькой и такой же миниатюрной, как ты. У меня до сих пор перед глазами, как она стоит тут, прижав к лицу платок. Мы с Эрнестом плакали, когда она прощалась с нами.
– О милый, милый Альберт… Как все это было ужасно для тебя! Как она посмела покинуть вас?!
Альберт посмотрел на жену и увидел, что лицо у нее залито слезами. Это были слезы злости и возмущения, потому что она представила себе ребенка, рыдающего от отчаяния, что его покидает мать. Виктория глубоко сопереживала человеку, которого любила, у нее сердце разрывалось от сочувствия к нему. По своей натуре Виктория была порядочной и сильной женщиной, и от нее нельзя было ожидать сочувствия несчастному грешному духу его воспоминаний…
– Не думай об этом, Альберт. В нашей жизни никогда не случится ничего подобного.
– Зато нечто подобное уже случилось с Эрнестом, – спокойно напомнил он ей. – Ты отнеслась к нему с пониманием и добротой. Но в нем проявилась материнская натура. Стокмар постоянно предостерегал меня от этого, когда я был еще мальчиком: «У тебя отравленная кровь, и тебе следует постоянно быть настороже».
– Но любовь моя! – воскликнула Виктория. – Тебе нечего бояться. На свете нет человека чище и благороднее тебя!
– Я стараюсь быть таким, – сказал он, – я молю Бога, чтобы в конце моей жизни ты смогла произнести те же самые слова обо мне!
– Я всегда стану повторять это! Всегда!
– Поверь, я-то хорошо знаю, чем грозит отсутствие морали, – продолжал Альберт, – поэтому не раз повторял тебе, что твой двор должен служить примером, и людей с какими-либо изъянами характера, с пороками тебе не стоит и близко подпускать. Я помню, как Мельбурн говорил, что тебе нельзя устанавливать подобные правила, потому что таким образом ты можешь обидеть людей.
– Лорд М. и сам не обладал высокой моралью, – заметила Виктория. – Но я тебя понимаю и полностью с тобой согласна. Альберт, что тебя волнует? Ты был очень счастлив с тех пор, как мы приехали сюда. Сегодня твой день рождения, и мне хочется, чтобы тебе было хорошо. Давай уйдем из этой комнаты и станем слушать хор.
– Если кто-либо из наших детей станет таким, как моя мать или Эрнест, знаешь, Виктория, я не перенесу этого.
– Наши дети вырастут такими же порядочными людьми, как ты. Почему они вдруг должны делать что-то плохое? Мы будем внимательно следить за их воспитанием, внушать самое лучшее и доброе… Я не сомневаюсь, что все будет хорошо! Пожалуйста, дорогой, пошли вниз. Обещай мне позабыть об этой маленькой комнате и тех несчастливых днях и от души повеселиться в свой день рождения. Обещай мне, Альберт!
Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
– Я так и сделаю, дорогая. Пошли вниз.
Они и в самом деле на славу повеселились в этот день. А вечером вместе отправились в лес, где Альберт бродил ребенком. Они гуляли, взявшись за руки, пока не пришло время возвращаться к ужину. Альберт больше не вспоминал о герцогине Луизе и о том, что он боится, как бы его дети не унаследовали ее непутевую натуру. Но Виктория впоследствии всегда была уверена, что, говоря о своем беспокойстве о детях, он подразумевал их своенравного старшего сына.
Когда королевская чета покидала Англию, там было относительно спокойно. Господин Пил, ставший верным другом королевы, уверил их, что волнения в Ирландии затихли, да и промышленные бунты также пошли на спад. Королева с мужем спокойно могут предаваться отдыху. Но пока Виктория и Альберт собирали цветочки в лесах неподалеку от Розенау и исполняли дуэтом немецкие песенки под аккомпанемент пианино, небеса над британскими островами чернели от грозовых облаков.
Это был самый дождливый год за обозримое прошлое. Вода лилась сплошной стеной, но тучи все продолжали и продолжали налетать с Атлантики, как вражеские армии, и проливаться дождем над полями Англии и Ирландии. Пшеница полегла и лежала на полях в морях грязи. Землевладельцы кляли всех и вся на чем свет стоит и божились, что стали бедняками. И все повторяли, что цена на хлеб резко взлетит.