Виктория и Альберт
Шрифт:
Хоть он мне не нравится, но я считаю – он это сделает. Как только он перестал пытаться произносить высокопарные речи и переминаться с ноги на ногу, волнуясь, как бы не сказать что-либо бестактное, я обратила внимание, что он прекрасно разбирается в существующей ситуации. И он даже не упомянул о моих фрейлинах. Спасибо тебе, любовь моя.
Она быстро поцеловала Альберта в щеку. Принц должным образом провел переговоры с сэром Робертом, и проблему с фрейлинами удалось разрешить очень просто. Вопрос об этом не стоило поднимать, потому что королева ни за что не отказалась бы от своих прав. Поэтому было решено, что наиболее высокопоставленные дамы ее свиты сами подадут в отставку и освободят дорогу для жен и дочерей знатных
– Все в порядке, – ответил ей Альберт. – Пил проявляет здравый смысл.
Ему нравился Пил, и это было странно, потому что он был таким же скованным и холодным человеком, как и сам принц. Однако Альберт ему больше симпатизировал, чем Мельбурну, потому что всегда неловко себя чувствовал в присутствии слишком светского человека, ему казалось, что с ним слишком фамильярны или, того хуже, над ним потихоньку потешаются. Общаясь с Пилом, он ничего подобного не испытывал.
Разговоры с Мельбурном, Греем или лордом Джоном Расселом всегда сводились к каким-нибудь пустякам или превращались в светскую беседу. Причем им казалось, что они демонстрировали юмор, в то время как Альберт считал, что они просто оскорбляли друг друга. Замечания Пальмерстона заставили бы любого уважающего себя немца вызвать его на дуэль. Альберт никогда не сможет их понимать, и они ему никогда не понравятся. К сожалению, при дворе его жены преобладали именно такие люди. Простой народ в этой стране был и вовсе отвратительным – грязным, пьяным и недисциплинированным. Здесь все так разительно отличалось от чистой и приличной маленькой деревни Кобург, в особенности огромный и вонючий Лондон или эти ужасные индустриальные города, выступившие как отметки черной оспы по всей Англии.
Казалось, что только у среднего класса присутствовали те качества, которые нравились Альберту, и которые он желал бы видеть у своих соратников.
Эти люди были серьезными и трезвыми, вели весьма организованную жизнь. Но подобно бюргерам и лавочникам в его родной Германии, они были отделены от высшего общества широкой социальной пропастью.
Предки Пила происходили из этого класса. Они торговали тканями и на этом сколотили состояние. И только в такой сумасшедшей стране, как Англия, их потомки сумели подняться до лидерства в партии, представляющей интересы аристократов. А люди с голубой кровью, подобно Джону Расселу и отвратительному Пальмерстону, тратили свою энергию и страсть на защиту интересов низших классов.
– Дорогой Альберт, только тебя можно благодарить за успех этого мероприятия. – Голос Виктории пробудил его к реальности. – И нет никаких сомнений в том, что этот человек прекрасно знает: ему лучше быть благоразумным. Ты все сделал прекрасно, дорогой мой, и мне не пришлось заниматься всем этим самой. Как же это чудесно! Я постараюсь, чтобы все узнали, как ты помог этим несчастным тори, и, надеюсь, им станет стыдно за то, что они срезали деньги, выделяемые тебе на содержание.
«Она никогда ничего не прощает», – подумал ее муж, почти не слушая Викторию, когда она снова принялась восхвалять его ум и такт. Она могла испытывать только обожание или вражду. Он так уставал от этого! Она чувствовала любовь и ненависть. Лорд Мельбурн, этот распутник, был ее «милым другом». А Пил, которого многие уважали, оставался «несчастным человеком». И только Бог знает, возможно ли заставить ее изменить свое мнение. Почтенный епископ Эксетера был врагом рода человеческого, если только Альберт правильно запомнил его описание, и по мнению Виктории, должен был до конца жизни носить хвост и рога.
Непонятно почему, но Альберт вдруг расстроился. Их жизнь протекала в идеальной гармонии. Виктория предугадывала его желания и постоянно уступала ему во всем. Стокмар заметил, что принц находится в удивительном положении, и должен был ликовать. Альберт уже обладал достаточной властью, и к его советам прибегали постоянно. Он мог играть самую важную роль в правительстве его жены. Кроме того, нравился он ее подданным или нет, ему не грозило их презрение.
Все шло просто прекрасно, и ему было тем более неприятно узнать, что он все равно чувствовал себя несчастным. Иногда, как в частности и сейчас, он чувствовал, что крохотная, любящая, страстная женщина, сидящая с ним рядом, просто лишает его возможности дышать и что горные пики достижений и обязанностей, которые он должен был покорить, на самой вершине останутся такими же серыми, как и их склоны.
– Давай не станем больше говорить о Пиле и прочих тоскливых вещах. Пойдем, Альберт, дорогой, у нас есть целых полчаса до того, как нам будет нужно переодеваться перед ужином. Пойдем в музыкальную комнату. Мне так радостно, что разговор с Пилом уже в прошлом! Может, мне удастся поладить с этими тори. Пойдем, Альберт! Пошли же, дорогой!
– Милорд, надеюсь, что вы простите мое вторжение. Джордж Энсон откашлялся. За всю свою жизнь он не чувствовал еще себя так неловко. Он не в первый раз приезжал в Брокет, великолепный загородный дом Мельбурна. Когда он был секретарем Мельбурна, они часто проводили время вместе – охотясь или соревнуясь в стрельбе, а потом уже занимались делами, не забыв при этом поставить на стол графин с портвейном. Мельбурн откинулся в кресле и улыбнулся.
– Дорогой, вам не следует извиняться. Я всегда рад вас видеть. Проходите и садитесь.
Он посмотрел на Энсона и заметил, что у того с собой портфель с дипломатической почтой. Энсон аккуратно поставил его рядом с креслом. Он выглядел напряженным и серьезным. Внезапно Мельбурн с улыбкой подумал, что собаки и секретари довольно быстро начинают напоминать своих хозяев. Когда Энсон работал с ним, у него был модный и элегантный вид.
Библиотека лорда занимала большую красивую комнату. Неяркое солнце поздней осени лилось сквозь огромные окна. В помещении слегка пахло старой кожей от переплетов сотен книг. Приезжая в Брокет, Мельбурн много времени проводил здесь.
Радушный хозяин налил Энсону бокал вина. Лорд как раз пил хорошее бургундское, работая над комментариями о жизни Святого Джона Крисостома. Будучи его старым другом, Энсон знал, что лорд Мельбурн часто жаловался: политика совсем не оставляет ему времени для серьезных занятий. Он и теперь посетовал на это, и Энсон согласился с ним, быстро заметив, что ему, наверное, приятно отдохнуть за городом после такой насыщенной общественной жизни, которую он вел в последние месяцы.
Мельбурн снова улыбнулся:
– Дорогой мой Энсон, в последнее время я посетил всех моих друзей и прекрасно провел время. Я уже, признаться, и забыл, как приятно просто наслаждаться жизнью! Ее величество не оставляла мне для этого времени.
Он действительно посещал множество балов в этом сезоне, и уходил с них жутко усталым и недовольным. Он гостил у Лейстеров, у герцога Бедфорда и у Пальмерстона, который наконец женился на его сестре Эмили. Насколько все это в духе Пальмерстона: много лет иметь любовную связь, а потом хитренько прикинуться непорочным и преданным мужем. Мельбурн ужинал с леди Холланд и выслушал все сплетни о скандалах и всевозможных интригах. Он всех заставил думать, будто ему хорошо и весело, и он вовсе не скучает о королеве.
Он даже снова начал встречаться с Каролиной Нортон, потому что у него не нашлось сил отвергать ее «авансы». Теперь, когда прекратилась его связь с Викторией, ему уже нечего было беспокоиться о своей репутации. Но в сердце его царила пустота и разочарование. Он существовал в вакууме, плохо ел и спал, разговаривал просто по привычке, и жил ради писем, которые регулярно шли из дворца. Мельбурн часто перечитывал эти письма.
– Как королева? – наконец спросил он.
– Она прекрасно себя чувствует, – ответил ему Энсон.