Вилла «Аркадия»
Шрифт:
Аделина, к счастью, ничего не говорила о ее депрессии и дурном настроении. Миссис Холден на месте Аделины обязательно бы рассердилась, заявив, что Лотти заражает всех своей тоской зеленой. Но Аделина не обращала внимания, если Лотти не желала разговаривать или реагировать. Она просто продолжала напевать, обходя Лотти, интересуясь без всякого раздражения, не хочет ли та пить, не подать ли ей еще одну подушку, или просила написать очередное письмо Френсис. Аделина отправляла Френсис много писем.
Но, видимо, ответов не получала.
Прошло шесть месяцев с тех пор, как Лотти уехала из Англии, и семь – как покинула Мерхем. Но, если судить по расстоянию,
Еще не оправившись от шока, Лотти по наивности поехала к матери, которая, с гладко залакированной головой и ярко накрашенным ртом, велела дочери и не мечтать о возвращении домой. Ей даже не верится, говорила она, размахивая сигаретой, что Лотти не извлекла урока из ее собственного примера. Лотти профукала все шансы, что дал ей Господь, а их было немало, не то что у матери, и уехала от Холденов, оставив о себе самое плохое мнение.
Кроме того (тут ее мать почему-то перешла на жеманный, почти примирительный тон), теперь, когда она обхаживает приличного вдовца, ее жизнь начала налаживаться. Человек высоких моральных устоев, он не поймет. Он не то что другие, сказала она, бросив на Лотти взгляд, в котором промелькнуло что-то похожее на вину. Он из приличных. Еще не допив свою чашку чая, Лотти уже поняла, что ее не только не приглашают остаться, но и, как в Мерхеме, о ней больше знать не хотят.
Мать вообще не рассказывала этому мужчине, что у нее есть дочь. Когда Лотти еще жила в этом доме, там было несколько ее фотографий, теперь же не осталось ни одной. Над камином, где когда-то стояла фотография с ней и тетей Джиной, покойной маминой сестрой, теперь красовалась другая фотография в рамке: пожилая пара стоит под руку перед сельским пабом, оба при этом щурятся, а мужчина отсвечивает лысиной.
– Я ни о чем не прошу. Просто хотелось повидать тебя.
Лотти собрала вещички, не в силах даже почувствовать обиду: по сравнению с тем, что она пережила, отказ этой женщины казался пустяком.
Мать, состроив страдальческую мину, как будто сдерживая слезы, прошлась по лицу пуховкой, потом протянула руку и вцепилась в Лотти:
– Дай мне знать, где ты будешь. Обязательно напиши.
– И как подписаться? Лотти? – Лотти повернулась к двери. – Или ты предпочтешь «твоя верная подруга»?
Мать, поджав губы, сунула ей в ладонь десять шиллингов. Лотти посмотрела на них и чуть не расхохоталась.
Несмотря на все усилия Аделины, Франция решительно не понравилась Лотти. Еда, кроме хлеба, так себе. Жирное рагу, отдававшее чесноком, и мясные блюда с тяжелыми соусами заставляли ее с тоской вспоминать успокаивающую лаконичность жареной рыбы с картошкой и бутербродов с огурцом, а когда она впервые нюхнула на рынке крепко пахнущий французский сыр, то ее вывернуло на обочине дороги. Ей не нравилась жара, еще более изнуряющая, чем в Мерхеме, да еще без благотворного влияния моря и бриза, ей не нравились комары, бессовестно атаковавшие, словно завывающие бомбардировщики, по ночам. Ей не нравился пейзаж, засохший и недружелюбный: потрескавшаяся почва и угрюмо свернувшаяся зелень под палящим солнцем. Не нравились сверчки, неугомонно трещавшие повсюду. И она ненавидела французов: мужчин, которые пристально и задумчиво разглядывали ее, и женщин, которые делали то же самое, когда она начала полнеть, только на этот раз с осуждением и даже иногда с явным отвращением.
Мадам Миго, местная повитуха, дважды приходила осматривать ее по просьбе Аделины. Лотти ее ненавидела: повитуха грубо ощупывала ей живот, словно месила тесто, затем замеряла давление и гаркала рекомендации Аделине. Но та почему-то сохраняла невозмутимость. Беременной мадам Миго никогда ничего не говорила, даже не смотрела ей в глаза.
– Она католичка, – каждый раз бормотала Аделина после ухода старухи. – Другого от нее нельзя ожидать. Тебе, как никому, известно, каковы нравы в маленьких городках.
Это была правда. Но, несмотря ни на что, Лотти скучала по своему маленькому городку. Ей не хватало запаха Мерхема, этакой смеси морской соли с гудроном, шума сосен на ветру, открытых причесанных лужаек городского парка и осыпающихся волнорезов, которые, казалось, уходили в бесконечность. Ей нравилась миниатюрность городка: каждый знал его пределы, которые вряд ли когда-нибудь будут расширены. Ее, в отличие от Селии, никогда не обуревала страсть к путешествиям, не мучило желание достичь новых горизонтов. Она просто была благодарна за пребывание в приятном чистеньком городке, очевидно предчувствуя, что оно продлится недолго.
Больше всего она скучала по Гаю. Днем ей еще как-то удавалось гнать прочь мысли о нем, воздвигать воображаемый барьер, задергивать занавеску перед его лицом. А по ночам он, не обращая внимания на ее мольбы о покое, появлялся в ее снах: его кривоватая улыбка, худые загорелые руки, нежность притягивали и дразнили ее одновременно. Иногда она просыпалась, выкрикивая его имя.
Ей было невдомек, как получается, что, находясь вдали от моря, она все время тонет.
Весна превратилась в лето, гости, сменяя друг друга, сидели на террасе в соломенных шляпах, пили красное вино и спали в жаркие полуденные часы. Часто друг с другом. Приезжал Джулиан. Вежливость не позволила ему прокомментировать ее расплывшуюся талию или поинтересоваться, как такое случилось. Он был беспощадно очарователен, опасно расточителен. Судя по всему, он снова делал деньги. Аделина получила от него в подарок мерхемский дом и страшно дорогой бюст женщины, который напомнил Лотти опустевший муравейник. Дважды приезжал Стивен. Еще какой-то поэт по имени Си, который с сильным акцентом выпускника частной школы не уставал повторять, что у него «заскок», что он «зависнет» здесь, только пока не найдет себе «нору», и что Аделина «просто супер», раз «подкинула» ему комнатенку. Джордж над ним подтрунивал.
Джордж бывал наездами. Только тогда Аделина оживлялась, с жаром что-то с ним обсуждала, переходя на шепот, пока Лотти делала вид, будто ее там нет. Но она знала, что они говорили о Френсис.
Однажды, когда, напившись, он взглянул на живот Лотти и отпустил какую-то шутку насчет пестиков и тычинок, Аделина ударила его.
– А знаешь, я, вообще-то, восхищаюсь тобой, малышка Лотти, – сказал он, когда Аделина не могла их слышать. – Ты, наверное, самое опасное, что когда-либо случалось в Мерхеме. – (Лотти мрачно взглянула на него из-под полей огромной шляпы.) – Я всегда считал, что из вас двоих твоя сестренка скорее попадет в беду.
– Она мне не сестра.
Но Джордж как будто не слышал. Он развалился на траве, покусывая кусочек заплесневелой острой салями, которую частенько покупал на рынке. Вокруг них продолжали стрекотать сверчки, но и те временами замолкали от жары.
– Ты ведь серьезная. Как-то все это несправедливо. Что, любопытство одолело? Или он пообещал быть твоим навеки? Стать светом очей твоих? Фу, Лотти, мадам Холден наверняка ни разу не слышала, чтобы ты произносила такие слова… Очень зрелое выражение, я бы сказал… Ладно, ладно… Так ты будешь есть этот инжир? Иначе я съем.