Вилла «Аркадия»
Шрифт:
То ли из-за депрессии, то ли из-за разрыва с прежней жизнью Лотти трудно было радоваться ребенку, испытывать нежность, ожидая его появления. Ей вообще было трудно думать о нем. Иногда по ночам она терзалась чувством вины, что приводит его в мир без отца. На него всегда будут с отвращением смотреть все эти мадам Миго, а остальные – с подозрением. Иной раз ее обжигало негодование: теперь она никогда не избавится от присутствия Гая, а значит, от боли. Она не знала, что ее больше пугало: перспектива невзлюбить дитя из-за него или, наоборот, полюбить по той же причине.
О том, как дальше жить, она практически не думала. Аделина посоветовала не беспокоиться.
– Такие вещи утрясаются сами собой, дорогая, – говорила она, похлопывая ее по руке. – Только
Лотти, огромная, утомленная, надеялась, что Аделина права. Она не плакала, не бушевала. Узнав о своих затруднительных обстоятельствах, она уже через несколько недель перестала волноваться. Все равно ничего не изменится. Легче приглушить эмоции, загнать их внутрь, чем переживать снова и снова. По мере увеличения срока она становилась все более спокойной, отстраненной, могла часами сидеть в саду, наблюдая за кружащими над ней стрекозами и осами, или, когда становилось слишком жарко, лежать в доме на холодных плитах, словно тюлень в кимоно, греющийся на камнях. Возможно, она умрет при родах, думала Лотти. И, как ни странно, эта мысль ее утешала.
Видимо, понимая, что депрессия Лотти растет обратно пропорционально дням, остававшимся до родов, Аделина начала силой вывозить ее на «экскурсии», как она их называла, хотя эти прогулки редко ограничивались чем-то большим, чем покупка красного вина или анисового ликера, а иногда яблочного пирожного или сладкого торта «Тропезьен» с заварным кремом. Остерегаясь липкой, с бензиновыми испарениями городской жары близлежащего Тулона, Аделина заставляла Джорджа везти их дальше вдоль побережья, до Санари. Лотти соскучилась по морю, вслух аргументировала Аделина. Приморский городок, обсаженный пальмами, с тенистыми мощеными улочками и очаровательными домиками с неяркими ставнями будет приятной сменой обстановки. Санари знаменит своими художниками и мастеровыми, рассказывала Аделина, устраивая Лотти за столиком уличного кафе, поближе к приятно журчащему каменному фонтану. Здесь жил Олдос Хаксли, когда работал над своим «Дивным новым миром». [24] Все южное побережье вдохновляло художника в течение многих лет. Однажды они с Френсис проехали от Сан-Тропе до Марселя, и к концу путешествия в багажнике их машины собралось столько холстов, что пришлось багаж перекладывать в салон и ехать с ним на коленях.
24
«О дивный новый мир» («Прекрасный новый мир») – антиутопический сатирический роман английского писателя Олдоса Хаксли (1932). В заглавие вынесена строчка из трагикомедии Уильяма Шекспира «Буря».
Джордж, сославшись на встречу внутри, у барной стойки, прошептал что-то Аделине и ушел.
Лотти, не обращая внимания на женщину в черной юбке, поставившую перед ними корзинку с хлебом, ничего не сказала. Отчасти потому, что уснула в машине и теперь, еще окончательно не проснувшись, туго соображала. Отчасти потому, что беременность заставляла ее заниматься только собой. Постепенно ее личность уменьшилась до нескольких простых симптомов: распухшие лодыжки, ноющая боль, растянутый живот, гудящие ноги, отчаяние. Она с трудом покидала свою оболочку, замечая хоть что-то вокруг. В данном случае Аделину, которая наконец оставила ее в покое, чтобы прочесть письмо, но вот уже несколько минут сидела окаменев.
Лотти сделала глоток воды и вгляделась в лицо Аделины:
– Все в порядке?
Аделина не ответила.
Лотти с трудом выпрямилась, сидя на стуле, и оглядела людей за соседними столиками. Многие сидели так часами, ничего не делая. Она старалась не оставаться на солнце, иначе от перегрева к горлу подступала тошнота.
– Аделина!
Она, держа в руке наполовину сложенное письмо, посмотрела на Лотти, словно только сейчас осознала, что та рядом. Лицо у нее, как обычно, ничего не выражало, глаза скрывались за темными очками. Иссиня-черные пряди упали на мокрые щеки.
– Она попросила меня больше не писать ей.
– Кто?
– Френсис.
– Почему?
Аделина бросила взгляд в конец мощеного двора. Две собаки грызлись из-за находки в канаве.
– Она говорит… Она говорит, что я не могу сообщить ничего нового.
– Это чересчур сурово, – проворчала Лотти, поправляя шляпу от солнца. – Трудно найти что-то новое для каждого письма. Здесь ничего не происходит.
– Френсис не сурова. Мне кажется, она не имела в виду… О, Лотти…
Они никогда не обсуждали ничего личного. Когда Лотти приехала, то начала в слезах извиняться, объяснять что-то насчет ребенка, но Аделина лишь отмахнулась бледной рукой, заверив, что ей всегда рады. Она никогда не расспрашивала Лотти, видимо полагая, что та сама расскажет, если захочет, но и о себе почти ничего не говорила. Аделина щебетала, как птичка, заботилась, чтобы у подруги было все необходимое. Единственное, что вносило дисгармонию в их жизнь, – упоминание о Френсис.
– Что же мне делать? – Аделина казалась такой печальной, смирившейся с горем. Никто другой для нее не существовал. – Ей нельзя оставаться одной. Френсис никогда не умела жить одна. Она становится чересчур… меланхоличной. Я нужна ей. Что бы она там ни говорила, я нужна ей.
Лотти откинулась на спинку плетеного стула, понимая, что через несколько минут он отпечатается на ее теле. Закрывшись ладошкой от солнца, она внимательно вглядывалась в лицо Аделины, гадая, правильно ли та все поняла.
– Почему она с вами так сурова?
Аделина взглянула на нее, потом посмотрела на свои руки, все еще сжимавшие неприятное письмо. Затем снова подняла взгляд:
– Потому… что я не люблю ее так, как ей бы хотелось. – (Лотти нахмурилась.) – Она считает, что мне не следует быть с Джулианом.
– Но он ваш муж. Вы любите его.
– Да, люблю… Но как друга.
– Друга? – после недолгого молчания переспросила Лотти, вспоминая тот послеполуденный час, который провела с Гаем. – Всего лишь друга? – Она уставилась на Аделину. – Но… как же он это терпит?
Аделина потянулась за сигаретой, закурила. Она делала это только во Франции. Затянувшись, Аделина отвела взгляд:
– Джулиан тоже любит меня как друга. Он не испытывает ко мне страсти, Лотти, физической страсти. Но мы с Джулианом подходим друг другу. Ему нужна основа, определенная… творческая среда, респектабельность, а мне нужна стабильность, люди вокруг, способные… ну, не знаю… развлекать меня. Мы понимаем друг друга.
– Но… Никак не возьму в толк… Зачем вы вышли за Джулиана, если не любили его?
Аделина тщательно сложила письмо, наполнила свой бокал.
– Мы долго ходили с тобой вокруг да около. Теперь я расскажу тебе одну историю, Лотти. Про девушку, безнадежно полюбившую мужчину, который был для нее недосягаем. Они познакомились во время войны, когда она жила другой жизнью. Таких красивых людей она прежде не видела: зеленые кошачьи глаза и печальное, очень печальное лицо из-за всего, что ему довелось пережить. И они обожали друг друга, даже поклялись, что если один умрет, то и второй не станет жить, чтобы они могли соединиться где-то там. Это была неукротимая страсть, Лотти, ужасная вещь. – (Лотти сидела, на время позабыв о ноющих суставах и крапивнице.) – Но, видишь ли, Лотти, этот человек не был англичанином. Из-за того, что шла война, он не мог остаться. Его отослали в Россию, откуда пришло два письма – и все, больше никаких вестей. Знаешь, дорогая Лотти, это сводило ее с ума. Она, как безумная, рвала на себе волосы, кричала, глядя на отражение в зеркале, часами бродила по улицам, даже когда вокруг падали бомбы. В конце концов, спустя долгое время, она решила, что должна жить, а для этого нужно научиться чуть меньше чувствовать, чуть меньше страдать. Она не могла умереть, как бы ей этого ни хотелось, потому что где-то там он мог оказаться живым. И она знала, что, если судьбе будет угодно, она и ее мужчина снова найдут друг друга.