Вилла «Инкогнито»
Шрифт:
Томас расхохотался.
– Слыхал, а? – обернулся он к Кентербери.
Но Кентербери не слыхал, поскольку отвлекся на двух обалденных малолетних шлюшек, одетых как воспитанницы католического приюта. Томас обернулся к Фоли. Но Фоли тоже не слыхал, поскольку Фоли рядом уже не было.
Фоли был метрах в ста от них, Фоли бежал со всех ног, несся сквозь толпу, подрезая, расталкивая, сбивая с ног прохожих, бежал великолепно, как лучший защитник университетской сборной, которым он некогда так мечтал стать. Сержант Кентербери, грязно выругавшись, кинулся за ним в погоню, однако Дерн бежал в самую гущу пат-понговского хаоса, в неразбериху лабиринта, знакомого ему, но не его преследователям, бежал вдохновенно, и Томас понимал, что сержанту, хоть он и моложе Дерна лет на двадцать, ни за что его не догнать. «Ушел, – подумал Томас. – Без вести пропавший пропал вторично».
Томас обернулся к Профессору.
– Хотите смотреть…
Полковник улыбнулся.
– Отведите меня туда, – сказал он – И назовите цену.
Вернувшись в Фань-Нань-Нань, мадам Пхом не застала там Дики Голдуайра. Дики с утра отправился в селение хмонг за рубинами, дабы поправить расстроившиеся финансы, и, хотя дело уже шло к вечеру, еще не вернулся. Поскольку ей еще нужно было сходить в виллу «Инкогнито» и обратно, а в темноте по проволоке не пройдешь, она положила письмо Лизы Ко поверх вещей Дики, которые он свалил в кучу посреди хижины, будто собрался в далекий путь. Мадам Пхом это удивило, но едва она поставила ногу на канат, как тут же выкинула из головы все мысли о Дики и Лизе и направила каждый эрг своей энергии на проволоку.
– Ходить не страхуясь – высшее наслаждение, – частенько напоминал ей папаша Пхом. – Ходить не сосредоточившись – самоубийство.
Соответственно она практически не обращала внимания на посторонние вещи – в том числе и на пролетевшую мимо кукушку, в клюве у которой было нечто, напоминавшее золотой волосок.
Слуга по имени Лан впустил ее на виллу, но дал знак молчать, поскольку Марс Альберт Стаблфилд читал лекцию. Лан шепнул мадам Пхом, что ей повезло – выступление только началось и она почти ничего не пропустила. Ответить гимнастка не успела – Лан уже пробрался в гостиную и присел на корточки возле хозяина.
Стаблфилд заметил мадам Пхом, кивнул ей, смочил горло холодным шампанским и начал снова:
– Как я уже говорил, многие из вас наверняка заметили длительное отсутствие мсье Фоли. Среди нас есть по крайней мере две молодые женщины, которые уже почувствовали недостаток внимания. – Стаблфилд улыбнулся, но указывать на упомянутых женщин не было необходимости – у обеих был достаточно злой, обиженный, взвинченный и раздраженный вид, и он продолжил: – Однако большинство из вас ни впрямую, ни косвенно не упоминали о том, что моего и вашего друга нет уже несколько недель. Обитателям виллы свойственна сдержанность – врожденная или благоприобретенная, – да и отсутствует Фоли не столь долго, чтобы встревожиться, однако я убежден: выяснись, что это продлится еще неизвестно сколько, ваше поведение не изменилось бы. И только благодаря тому, что вы, будучи жителями Азии, признаете и принимаете непостоянство материального мира, за который мы, люди Запада, цепляемся зубами и ногтями. Вот так-то…
На Стаблфилде был его любимый лиловый шелковый костюм. Он был босиком и с голой грудью, так что тигр предстал во всем великолепии. Во время утреннего туалета, когда Стаблфилд, как всегда, принял ванну и умастил себя маслами, сожительницы вплели ему в бороду свежие цветы (возможно, дикие хризантемы – по сезону). «Девочки его, конечно, почитают, – подумала мадам Пхом, – но все равно относятся как к игрушке». Пытаясь привлечь его внимание, она помахала письмом, но он готовился развить основную тему и прерываться не хотел. – Нам, людям западной цивилизации, необходимо нечто несомненное, объяснимое и абсолютное. Собственно говоря, «Абсолют» – один из эвфемизмов нашего одинокого монобога. И как ни забавно, но это очень подходящее слово. Бог абсолютен. Он – абсолютная тайна, абсолютная двусмысленность, абсолютная неопределенность. Ха-ха-ха.
В нашем мире, созданном Богом (или же Матерью Природой), господствуют случай и новизна, что делает все рассуждения о стабильности абсурдными. Парадоксально, что, когда мы решаем принять в себя неопределенность, когда начинаем ее пестовать и лелеять, только тогда мы ощущаем внутри присутствие Абсолюта. Тот, кто не принимает неопределенности, не принимает Бога.
Разглагольствования Стаблфилда оказывали гипнотическое воздействие, и хотя мадам Пхом мало что понимала, она бы с удовольствием прослушала все до конца. Более того, она бы осталась после лекции на ужин (с кухни уже доносились соблазнительные ароматы). Но, увы, солнце должно было вот-вот зайти, и ей следовало торопиться. Она снова помахала письмом, но Стаблфилд на нее и не взглянул, а, отклонившись от курса, пустился рассуждать о патологически искореженном эго американских патриотов, об их неумении извлекать уроки из истории и принимать неизбежность перемен.
– Эти маниакально самодовольные психи убедили себя, что не было и не будет страны сильнее Соединенных Штатов.
Этих слов, как и тех, что за ними последовали (уж не готовил ли лектор слушателей к своему неминуемому уходу?), мадам Пхом уже не услышала, поскольку, просунув в конце концов письмо Лизы Ко под дверь кабинета Стаблфилда, тихонько покинула виллу. Перебравшись по канату через ущелье – это должно было уже стать привычным делом, но переход всегда и пугал, и возбуждал, – она отправилась домой, где, утомленная долгой дорогой из Вьентьяна, тут же легла. Когда Марс Стаблфилд и Дики Голдуайр обнаружили и прочитали свои письма, она уже давно спала, и снились ей, как ни странно, птицы и сверкающие волоски.
Мой драгоценный! Наставник, друг, возлюбленный, мой «отец»! Я уже давно тебе говорила, что'этот день близок, и вот он настал.
Так начиналось письмо Лизы Стаблфилду. Далее речь шла о том, что ключи к ее будущему были спрятаны в прошлом ее матери, бабки и прабабки. Лиза писала:
И вот скоро семейная тайна раскроется, я наконец узнаю, чем я отмечена, почему отличаюсь от остальных женщин. Может, это окажется какая-нибудь мелочь, ерунда, сплошное разочарование. Однако пока ситуация у меня во рту все усложняется, и я трепещу от страха, опасаясь узнать что-то на редкость странное, что невозможно будет ни объяснить, ни вынести. Да, конечно, оно есть оно, и я есть оно, но его «есть» и мое «оно» выходят за пределы понятий «есть» и «оно». Тем не менее одновременно (а я помню, как ты ценишь парадокс) меня переполняет неземная радость!
У меня есть ощущение, предчувствие, что то, что делает меня особенной, вообще-то имеется у всех людей. Но только у женщин нашего рода это проявилось столь удивительным образом. Что я есть? Отголосок прошлого? Живое эхо древних правремен? Или же глашатай (заблаговременное предупреждение) времени, которое еще не настало? Или я и вправду придаю преувеличенное значение физиологической особенности, унаследованной мною от двух или трех поколений глупых, суеверных женщин без роду без племени, подвинутых на дзене? Надеюсь, что когда-нибудь смогу ответить тебе на эти вопросы, мой любимый, хотя в данный момент не верится, что мы когда-нибудь встретимся снова.
Далее Лиза сообщала о своей беременности:
Хочешь верь, хочешь нет, но и об этом я была предупреждена. Я не могу сказать тебе, кто отец. Не то что не хочу – не могу. Я собиралась родить в доме Дики, будучи его женой, а когда настанет пора мне уйти (на встречу с судьбой – ты уж извини за напыщенное выражение), оставить ребенка на попечение Дики, потому что из него наверняка получился бы замечательный отец. Но арест Дерна спутал мне все карты. Теперь Дики, да и тебе тоже, по-видимому, придется бежать, и вас, наверное, будут преследовать. Мне очень не хотелось бы, чтобы моя доченька жила в бегах, чтобы ее прятали в большом городе. Я убеждена, что она должна жить как можно ближе к тому, что осталось от естественного мира. А если Дики поймают и посадят в тюрьму, тогда что?
О беременности и о том, что мне нужно уехать, я написала и Дики. Конечно, для него это будет ударом. Тебе онтак же дорог, как и мне, и ты должен помочь ему – не понять, нет, потому что понять он не сможет, а принять. У Дики есть способность радоваться всем сердцем, и его радость – легкая, не столь сложная, как твоя напористая joie de vivre. [37] Пообещай мне, что ты поможешь ему ее сохранить, не дашь впасть в отчаяние. Такова моя прощальная просьба.
37
радость жизни (фр.).