Вилла на Виа Палермо
Шрифт:
Через полчаса мы сидели в каком-то припляжном кабачке. Твои трусики лежали мокрым комочком на тарелке, а твои зубы стучали по краю второго стакана с мутноватой граппой. Я ждал, когда к тебе придет покой и тепло и вообще делал вид, что ничего особенного не произошло. Как раз в ту минуту, когда к нам с четвертой попыткой подошел официант с предложением дежурного съедобного этим вечером, дверь в кабачок открылась и вошел экскурсовод Валера. Он сильно изменился за эти годы, но его спортивный пиджак с кожаными заплатами на локтях и правом плече был вполне узнаваем. Валера был историком по образованию и дальше Италии так никуда не иммигрировал. Теперь у него было свое туристское агенство. Сам он не работал, а много путешествовал вокруг света.
После дюжины наводящих вопросов он узнал меня тоже. Мы усадили его перед тарелкой с трусиками и наконец-то заказали еды.
Через день мы въехали на его виллу на Виа Палермо, а он умотал куда-то далеко и надолго. С тех пор мы живем в его доме, поливаем цветы на его подоконниках и кормим его кошек и мышек.
За это время я собрал достаточно материала, чтобы написать солидную главу о быте и нравах, о кафе и тратториях с рекомедациями о местах постоя для книги – «Туристическое руководство по бесплановому отдыху в Италии».
Ты пересмотрела для себя массу возможностей, чем можно было бы заниматься в этой жизни, чтобы быть счастливой и чтобы от работы не так сильно уставать. По секрету от меня ты ищешь место на земле, где можно было бы прожить на $10 в день, но чтобы при этом были окна в сад и горячая вода во все дни недели.
$10 в день – это сакраментальная цифра, которая позволит нам жить вечно.
В ноябре на берегу моря жить нужно умеючи.
Мраморные полы виллы охлаждают прыть самых теплокровных.
Хорошо, что у тебя с собой были те самые знаменитые валенки, которые спасали тебя прошлой зимой. По утрам, ты как баронесса в изгнании, одетая слоями, сидишь перед телевизором и понимаешь передачи для детей на итальянском. Иногда ты даже смеешься.
В твоих руках постоянный стакан с глинтвейном и надкусанный свежий фрукт. Мы завели себе знакомых. Они живут на соседней улице в доме, пристроенным к пекарне. Они пекут 3 дня в неделю, а все остальное время заняты исключительно собой, как и мы. Именно это качество жизни нас и свело вместе однажды, когда мы были последними посетителями какого-то коммерческого места, и не хотели никуда уходить.
Мы танцуем латино-американские танцы по четвергам и поем итальянский вариант бип-боп на благотворительных обедах приблизительно раз в неделю.
Ты научилась готовить поленту и есть ее не хуже других. А я собираюсь написать о тебе что-нибудь интересное и поучительное для других в духе «Жизнь 12 цезарей».
Иногда мне кажется, что ты бледнее, чем должна быть счастливая девушка твоей стати после выпитых глинтвейнов или до них, и я зацеловываю тебя до цвета помытых поросят, и потом мы занимаемся другим приятным делом, пока один из нас не начинает умирать с голоду.
Я по-прежнему считаю, что это было твоим большим упущением не рассказать мне о всех твоих умениях и достоинствах в наш самый первый день знакомства – как много времени мы потеряли и кровушки друг дружке попортили.
Но не всегда у нас так здорово между собой. Иногда мне звонят из штатов. Если разговор ведется на русском, я стараюсь выйти из комнаты, чтобы не быть допрошенным с пристрастием позже.
Ты не следуешь за мной, но между нами что-то обрывается на время.
Я не пытаюсь форсировать события, давая какие-либо объяснения, потому что объяснения не что иное, как форма оправдания и не заслуживает моего характера.
Давно уже решил, что мне не следует оправдываться даже за убежавшее молоко. Оправдание, так или иначе, не уменьшает и не отменяет его возможную причину, но вносит ненужный раздор во внутренний мир человека. Я не говорю об ошибках, которые караются законами или моралью. Таких ошибок за мной не числится.
Несмотря на твое молчание я понимаю, что речь в нем идет обо мне.
Тебя достают сомнения, делаешь ли ты правильно для себя, находясь со мной сейчас здесь.
Я знаю несколько беспроигрышных приемов, как вывести тебя из ступора, но пользуюсь только одним из них. Он самый безобидный.
Как трубка мира. Я приношу на кухню эмалированное корытце, которое до нашего вселения на виллу было врыто в клумбу для чисто декоративных целей. Дело в том, что наружная сторона его представляет из себя охоту на кабана, выложенную мозаикой. Не нужно обращаться к экспертам, чтобы понять ее аутентичность, а поэтому и ценность. Просто историк Валера пользуется своими знаниями и другими привилегиями, чтобы обладать подобным. Мы нашли такое его отношение к искусству зажравшимся, откопали корытце и отмыли до чистоты посуды и держали в нем белье для стирки. Это немногим лучше, чем использовать его зарытым.
Я наливаю в пустое корытце горячей воды, посыпаю ароматических кристаллов и вываливаю туда же упаковку водорослей для омовений.
В воде они из скукоженных распускаются дивными подводными букетами. Потом я подношу к корытцу стул с тобою на нем.
Ты не сопротивляешься, но это вовсе не знак прощения или поощрения, а скорее равнодушия к моим выходкам. Ты говоришь себе, что точно так же он (я) добивался своего и с другими: если не было корытца, то был гамак, если не было гамака, то был белый шелковый парашют или вообще алые паруса. Но после алых парусов другая славная мысль приходит к тебе: не так важно средство, а важно внимание, которое уделено только тебе. Разве против такого стоит возражать?
Я снимаю с твоих ног носки-перчатки, где у каждого пальчика вывязано свое выражение лица, и медленно, чтобы тело привыкло к неожиданному теплу, опускаю твои ноги в корытце. Ты все-таки спрашиваешь про телефонный звонок. Я говорю, что звонил сын, что он мне завидует с моим бездельем в Италии. Ты интересуешься, что же он предлагает тебе делать. Я говорю, что он предлагает мне поставить радио-маяк: если я помру, то он будет об этом знать и позвонит куда следует, чтобы меня положили на время в холодильник, и тело не разложилось, пока он не прилетит за ним.