Виноградник Ярраби
Шрифт:
Однако выяснилось, что Гилберту это решительно не нравится. Когда-то он и глазом бы не моргнул, если бы какая-нибудь туземка произвела целый выводок ребятишек на территории имения. Но теперь у дома появилась щепетильная и чувствительная хозяйка, и это попросту недопустимо, особенно принимая во внимание, что ребенок — метис. Положение становилось еще более неловким оттого, что он прекрасно знал, кто отец младенца, а терять хорошего надсмотрщика из-за его связи с туземкой Гилберт не желал.
Йеллу надо перевезти в Парраматту. Том Слоун может навещать ее там, если захочет продолжать эту позорную связь. Но он, разумеется, не захочет. Йелла попросту была под рукой, а других женщин вокруг нет. Теперь, когда все больше белых женщин прибывает из Англии, он найдет себе жену, а Йеллу лучше подыскать себе пару среди соплеменников.
Быть может, если бы Гилберт разъяснил все это Юджинии, она отнеслась бы к его решению более сочувственно. Но как он мог сказать благовоспитанной молодой женщине, что доброго, надежного, честного Тома Слоуна, с которым он заключил контракт еще в своем родном Глостершире, тянет к этой безобразной, как смертный грех, туземке.
Не зная истинных фактов, Юджиния была преисполнена негодования.
— Йелла должна отсюда убраться потому, что у нее ребенок? Какая жестокость! Я и слышать об этом не хочу. Я не позволю выгнать ее из дома и обречь на голод.
— Никто не обрекает ее на голод. Я уже сказал, что позабочусь о том, чтобы она нашла себе другое место. Есть множество мелких фермеров и содержателей постоялых дворов, которым требуется стряпуха и которые не могут позволить себе быть особенно разборчивыми. Да и вообще, туземцы с голоду не умирают. Им известно множество препротивных способов добывать себе пропитание. Например, они едят каких-то личинок гусениц.
Эти слова разве что еще больше возмутили Юджинию.
— Вы не можете вызвать у меня предубеждение к этой женщине подобными рассказами. Йелла была вам полезна, она родила ребенка на вашей земле, и у ребенка белый отец. Мне сказала об этом Фиби. Это означает, что вы тем более обязаны о ней позаботиться.
— Я выполню свой долг уже тем, что подыщу для нее какое-нибудь место. Вы должны положиться на меня — поверьте, я в этих вопросах разбираюсь лучше. Вы ведь еще мало знакомы с порядками, существующими здесь, в колонии.
— А как же быть с миссис Джарвис? Когда у нее родится ребенок, с ней обойдутся так же беспардонно?
Гилберт подавил поднимающийся в душе гнев. Он жалел, что один раз сегодня уже вышел из себя.
— Миссис Джарвис — совсем другое дело. Во-первых, она вдова. Во-вторых, ее ребенок будет белым и, в-третьих, мы оба знали, что она в положении, когда нанимали ее.
— Когда вы нанимали ее, — подчеркнула Юджиния.
— Прекрасно, когда я ее нанимал. Но с тех пор вы не раз говорили, что вполне ею довольны. Разве я неправильно поступил?
— В данном случае правильно, — нехотя признала Юджиния.
— Тогда доверьтесь мне и в этом вопросе. Йелла — шлюха. Если она останется здесь, то будет неукоснительно каждый год приносить вам нового чудовищно безобразного младенца. Давайте теперь поговорим о чем-нибудь другом.
Юджиния прикусила губу:
— Ребенок показался мне совершенно прелестным.
— Ну что ж, это понятно. Мне нравится, когда женщины ахают над младенцами. Предпочтительно над своими собственными.
Она вспыхнула и опустила глаза. Гилберт невольно вспомнил, каким жарким огнем горели сегодня утром глаза миссис Джарвис. Он чувствовал, что ей хотелось его ударить. Его охватило почти нестерпимое возбуждение, и он нарочно продолжал еще громче кричать — только чтобы поддержать огонь, которым пылало лицо Молли.
Юджиния же была нежным созданием, которое тотчас замкнулось в себе. Он с сожалением подумал, что вряд ли ее объятия сегодняшней ночью станут горячее, чем обычно. А ведь как хорошо было бы окончить ссору таким образом.
Ссору? Ну какая же это ссора... хотя когда он вошел некоторое время спустя в спальню, то заметил, что жена торопливо утирает следы слез.
— Милочка! Надеюсь, вы не проливаете попусту слезы из-за этой никчемной шлюхи?!
— Н-нет.
— Тогда в чем же дело?
Вынужденная отвечать, ибо он взял ее рукой под подбородок и заставил смотреть на себя, Юджиния ответила со свойственным ей мягким достоинством:
— Признаюсь, я думала о Личфилд Коурт и о том, как там всегда зелено летом. Мы с сестрами кормили птиц, прилетавших к нам в сад. Их было такое множество — зяблики, корольки, малиновки, дрозды. Одна малиновка садилась мне прямо на палец. Она прилетала из года в год.
— Неужели одна и та же? — спросил Гилберт, стараясь попасть ей в тон.
— Может, и нет, но мне так казалось. Гилберт, вы никогда не спрашивали, счастлива ли я здесь...
Эта внезапная эмоциональная вспышка его поразила.
— Но я уверен, что вы счастливы!
— Вот видите, вы говорите таким тоном, будто иначе и быть не может. Неужели вы думаете, что я за несколько недель полюблю эту заброшенную пустыню?
Пустыня! Разве это слово приложимо к его любимому Ярраби? Ему-то место казалось изумительно красивым, и он был удивлен, что жена так не считает. Террасы его виноградника со зреющими на лозах тяжелыми кистями ягод, его замечательный дом, обширные, свободные, бескрайние просторы, всегда освещенные солнцем, — а она тоскует по дождям и туманам Англии!
Конечно, Юджиния скучала по своим родителям, своей старой няне и своим сестренкам, с которыми так приятно было поболтать. Не будь он так занят, он бы это заметил. Ему следовало обратить на это внимание и понять, что рано ожидать от нее такого же восторга по поводу приближения сбора винограда, какой испытывает он сам. Но в будущем году она будет поглощена всем этим не меньше его — в этом Гилберт был совершенно уверен.
Он очень ласково обнял ее, поцеловал разрумянившиеся щеки и лоб и начал говорить терпеливым нежным голосом, одновременно расстегивая сотню крошечных пуговок, стягивающих ее лиф и плохо поддающихся его неловким пальцам.