Виноградник Ярраби
Шрифт:
Если бы Рози унаследовала честную натуру своей матери и ее умение всегда помнить свое место, дела обстояли бы совсем иначе. Юджиния полагала, что такие слуги, как миссис Джарвис, — вымирающая раса. По крайней мере так было в этой стране. Она и эта женщина столько пережили вместе — болезни, бедствия, роды. Но миссис Джарвис никогда не сказала и не сделала ничего такого, за что ее можно было бы осуждать.
Решение Юджинии не вызвало никакого протеста со стороны миссис Джарвис, но Юджинии показалось, что та бледна и вид у нее усталый. Тоже стареет. В мягких светлых волосах проглядывала седина, а руки, сложенные впереди, были изуродованы тяжелой работой. Молли слишком уж старалась не поднимать глаза, словно боялась, как бы Юджиния не прочла в них страдание.
— Вы особенно не волнуйтесь, миссис Джарвис. Вы должны понимать, что Рози пора начать работать. Праздность ей не на пользу.
— Она что-нибудь натворила, мэм? Вы ведь сказали бы мне, я думаю.
Юджиния уклонилась от прямого ответа.
— Эллен и Эмми говорят, что она ленива. Не желает исполнять свою работу как полагается, но это понятно. Ее не обучали домашней работе. Она обладает вполне достаточным образованием, чтобы занять место гувернантки или стать преподавательницей в школе, чего мне всегда хотелось. Я легко могу подыскать симпатичную семью в сельской местности, где нуждаются в гувернантке. Подходящих для этой роли девушек, увы, слишком мало. Или же, если Рози предпочитает остаться в Парраматте, откуда могла бы в свободный день наезжать сюда, она может выбрать и такой вариант. Вы сами с ней поговорите?
— Да, мэм. Я это сделаю. И вы правы... Она немножко диковатая. Но с возрастом это пройдет, я уверена.
— Да, я тоже в это верю, — мягко сказала Юджиния.
— Я плохо изучила характер ее отца. Кто знает, что там было у него внутри.
— Кто вообще знает, какие склонности наследует от родителей любой из нас? Мы не станем осуждать Рози за то, в чем она неповинна. Я надеюсь, она довольно скоро найдет себе хорошего молодого мужа. Вопрос решен, миссис Джарвис?
Кит снова уехал в школу, а Рози безропотно упаковала свои вещи в плетеную корзину, которую ее мать привезла пятнадцать лет назад из Сиднея. Рози была счастлива покинуть
Ярраби. Ей было довольно безразлично, где ей придется провести следующие два-три года. Наклонившись над маленьким зеркальцем, стоящим на столике возле ее кровати, она внимательно вглядывалась в свое отражение. Прямые темно-русые волосы, невыразительное лицо, эти странные чуть раскосые глаза. Немногое может привлечь чье-либо внимание. Кроме Кита. А уж как его удерживать в плену своих чар — это Рози знала всегда...
Когда свеча была погашена и лицо Молли казалось всего лишь темным пятном на подушке, Гилберт, лежавший с ней рядом, сказал:
— Надеюсь, вы не очень печалитесь по поводу отъезда Рози? У моей жены такая причуда.
— Не причуда, а здравый смысл, — спокойно возразила Молли.
— Значит, вы не возражаете?
— Нет. Так будет лучше всего. Рози надо найти свою дорогу, и пора уже начать ее искать, — сказала она, осторожно добавив: — А вы согласились с хозяйкой?
— Насчет того, чтобы разлучить Кита и Рози? Ведь дело, как вы понимаете, сводится к этому. Вероятно, в данный момент это лучше всего. Они еще довольно молоды.
— А потом?
— Всякий, имеющий отношение к вам, всегда будет с радостью принят в Ярраби. Ну, получили свой ответ, ведьма вы этакая?
Молли вздохнула в его объятиях:
— Вы не начали от меня уставать?
— Ну чего вы добиваетесь? Комплиментов? Я никогда не считал вас тщеславной. — Он поцеловал ее, крепко прижав к себе. — Я по-прежнему люблю вас, Молли. Я люблю двух женщин, но по-разному. Это делает меня грешным малым или где-то даже единственным в своем роде.
— Пожалуй, всего лишь удачливым, — пробормотала с тихим смешком Молли. Ее пробрала легкая дрожь. — Когда я бываю в обществе хозяйки, то чувствую себя виноватой. Я так ею восхищаюсь — с той первой ночи в гостинице, когда она страшно испугалась.
— Испугалась? Юджиния! Уж не меня ли?
— Того беглого каторжника. Да и вас тоже. Она была очень молода тогда и к тому же невеста. Надеюсь, вы были с ней добры? — Молли внезапно повернулась на другой бок и крепко схватила его за руку. — И все равно мне нестерпимо тяжело думать об этом. Я стараюсь изгонять из головы мысли о тех ночах, когда вы уходите к ней.
— Я действительно с ней очень добр, — сказал Гилберт, высвобождая свою руку из пальцев Молли. — С тех пор как я узнал вас, я стал гораздо лучше понимать Юджинию, если вам от этого легче. Я обращаюсь с ней, как с хрупкой вазой. Наверное, мне следовало поступать так с самого начала. Этому научили меня вы. Трудно представить себе двух женщин, столь не похожих друг на друга, как вы и она. Но она — именно такая жена, какую мне хотелось иметь. Это во мне говорит тщеславие.
— Вы хороший человек! — произнесла сдавленным голосом Молли. — И никогда никому не позволяйте утверждать, что это не так.
Гилберт с неистовой страстью притянул ее к себе:
— Но что бы я делал без вас? А вы, вы-то счастливы? Никогда ни о чем не просите. Только ждете. Вы всегда здесь, рядом...
— И всегда буду. Не печальтесь, любовь моя.
Конечно, она вечно ждала, конечно, она всегда была рядом. Эти часы с ним были для нее райским блаженством. Но ведь никто не может наслаждаться райским блаженством бесконечно. И кто станет совершать такую глупость — отравлять его какими-нибудь невыполнимыми требованиями? Она слишком настрадалась за свою жизнь, чтобы рисковать, лишиться этой нежданной-негаданной благодати.
Впрочем, Молли была достаточно человечной, чтобы желать для своей дочери чего-то большего.
Глава XXVII
Когда осенью с деревьев начали опадать листья, сметать их было некому. Пибоди умер. Старика нашли в его хижине с лицом, обращенным к потолку, и с широко открытыми глазами, в которых навсегда угас свет. Никаких признаков страданий на лице... Он ушел так же легко, как лист, падающий с дерева.
О нем мало что знали. Он мечтательно рассказывал о пышных садах Англии, где когда-то работал, но, возможно, все это были фантазии. Он никогда не упоминал о своей семье и даже не называл своего имени.
Единственное, что можно было написать на его надгробии, это: ПИБОДИ, САДОВНИК.
Юджиния считала, что ему это понравилось бы так же, как миссис Эшбертон пространный панегирик, начертанный на ее памятнике.
Юджиния сильно тосковала по старику. Его сухопарая согбенная фигура, маячившая вокруг, была такой же принадлежностью сада, как ее белые розы. Настоящим памятником Пибоди стал сад. Он прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как жимолость добралась до самого верха столбов, подпирающих веранду, как рододендроны закрыли вид на голую бесплодную землю возле загонов, для чего, собственно, они и предназначались, и как сирень и ракитник разрослись с пышностью каких-нибудь тропических растений. Вечнозеленый бордюр находился в прекрасном состоянии. Кустики ирисов отражались в пруду. Стаи зябликов с ярким оперением плескались в птичьей ванночке. Ими особенно восхищалась Люси. Франжипани испускали сладкий аромат, на заднем плане полыхали красно-оранжевым пламенем местные огненные деревья.