Виноградник Ярраби
Шрифт:
Кит писал:
«Дорогая Адди!
Значит, тебя тоже сплавили. Мне иногда кажется, что у мамы слишком возвышенные представления о нас. Я получил письмо от Рози. Она сейчас служит гувернанткой в одном семействе, проживающем в Дарлинг Даунз, о чем ты, наверное, знаешь. Детей там четверо. Она говорит, это ничего и она не скучает ни по старухе Хигги, ни по классной комнате, но по Ярраби скучает постоянно. Рози какое-то время не будет ездить домой, потому что, она говорит, ей там не очень-то будут рады. Я знаю, что наша мама обошлась с ней немного сурово, но не могу понять, почему Рози всегда считала, что собственная мать ее не любит. Она говорит, что, когда ей было всего четыре годика, ее заставляли спать одной в другой комнате, и она тогда уже поняла, что матери своей она не нужна. Мне во всем этом что-то трудновато разобраться. Я всегда думал, что миссис Джарвис довольно хорошая женщина, но, полагаю, Ярраби мог бы без нее обойтись, даже если мама с папой воображают, что это невозможно. Пожалуйста, не показывай это письмо больше никому. Мама пришла бы в бешенство, если бы узнала, что Рози написала мне».
Аделаида, в свою очередь, тоже была занята сочинением личных писем.
«Дорогой Джемми!
Я пишу вам, потому что никому больше не могу доверить присматривать за Разбойником. Вы будете следить за тем, чтобы его прогуливали и как следует чистили? Я хочу, чтобы вы дали мне торжественное обещание позаботиться обо всем этом. И еще одна вещь: умеете ли вы хранить тайны? Здешние девочки не верят, что мне разрешают дома пить вино. Они никогда его не пробовали. Не могли бы вы переправить мне сюда контрабандой бутылку сотерна? Он такой приторный, фу! Но эти девицы решительно ничего не понимают в вине, и, конечно, сухое им не понравится. Если бы вы дали мне знать, когда будете в Парраматте, и смогли бы спрятать бутылку под кустом прямо у самых ворот, я могла бы ее достать оттуда во время большой дневной перемены. Ни в коем случае не опечатывайте пробку сургучом, иначе я не смогу ее открыть. Мы устроим тут ночную пирушку. Пожалуйста, сожгите это письмо, после того как прочтете.
Ваш друг.
Аделаида Мэссинхэм».
Однако, к разочарованию Аделаиды, бутылка, спрятанная под кустом у ворот, содержала в себе не вино, а записку, нацарапанную крупными неуклюжими каракулями Джемми:
«Дорогая мисс Аделаида!
В этой бутылке — ни капли вина, ха-ха! Вы что, хотите, чтобы вас исключили, а я потерял место? Когда станете на два года старше, я готов исполнить вашу просьбу. Сегодня утром я хорошо прокатился на Разбойнике, галопом. Лозы на южной террасе поражены каким-то паразитом. Ваш отец встревожен, но мы их срезаем и сжигаем, чтобы зараза не распространялась. Мне вас тут не хватает.
Ваш друг, Джемми».
Письмо почти что примирило Аделаиду с пустой бутылкой. Она успела расхвастаться перед двумя ближайшими подругами. Теперь придется признаться, что не все в ее силах, и эта перспектива ее не радовала. Но зато: «Мне вас тут не хватает...» Милый глупый Джемми. И если он воображает, что она еще два года пробудет в этой чопорной и благонравной школе с ее невыносимо скучными уроками рисования и игры на рояле, то сильно ошибается.
Однако, кажется, ей придется остаться, так как Юджиния была в восторге от того, как улучшились осанка и манеры девочки. Уже спустя три месяца ее похожая на мальчишку дочка начала подавать надежду, что со временем все-таки станет леди. Она держалась прямее («А что я могу поделать, мама, если нам приходится часами сидеть с привязанной к спине доской?»), стала более вежливо выражаться и начала проявлять интерес к нарядам. Ее ближайшая подруга Джейн Томпсон носила кринолин и шесть накрахмаленных нижних юбок. Не может ли и Аделаида получить что-нибудь в этом роде? Кроме того, Джейн разрешили к предстоящему праздничному вечеру сделать прическу, Аделаида буквально умирает от нетерпения, дожидаясь того дня, когда ей можно будет перестать носить эти ленты в волосах и две толстые косы, надоедливо болтающиеся за спиной.
Но уроки невероятно скучны, а у нее нет ни малейшего таланта ни к музыке, ни к рисованию, ни к шитью. Сестры Чизем говорят, что более неуклюжих пальцев, чем у нее, они никогда не видели.
— В школе должна была учиться не я, а Люси, — вздохнула Аделаида. — Она была бы первой ученицей по всем предметам.
— Это потому, что она старается, когда что-то делает, — ответила Юджиния. — Но, боюсь, она недостаточно крепка, чтобы поступить в школу.
— Но если бы она поступила, то, конечно, стала бы любимицей учительницы, — пробурчала себе под нос Аделаида, за что заработала критический взгляд матери.
— Говори так, чтобы тебя слышали. Никому не нравится слушать бормотание. И если собираешься выйти в сад, ради бога, надень шляпу. Ты дома всего неделю, но я уже вижу у тебя на носу веснушки. И кстати, куда ты направляешься?
— Всего лишь в конюшню, мама.
— Ты слишком много времени проводишь в конюшне. Почему бы тебе не посидеть спокойно в саду с Люси и со мной? Сейчас слишком жарко, чтобы носиться на открытом воздухе.
— Мне надо дать возможность Разбойнику подвигаться, мама.
— Когда ты в школе, Джемми, по-видимому, хорошо с этим справляется.
— Но ведь Разбойник — моя лошадь, мама. Когда я дома, я сама должна это делать.
— Ну что ж, ладно. Только смотри — не перегрейся. И я хочу, чтобы ты к чаю вернулась домой. Из Парраматты приедут миссис Бишоп и миссис Стивенсон. Они выразили особое желание повидать тебя.
Фактически мама хотела этим сказать, чтобы она не заезжала в винодельню. Мама прекрасно знала, что у Аделаиды есть такое обыкновение и что, если в этот момент происходил розлив вина из бочек по бутылкам, папа или Джемми разрешали ей попробовать содержимое. Чего мама не знала — так это того, что Аделаида уже научилась неплохо разбираться в винах. Она могла почти так же безошибочно, как и отец, определить, какое вино в результате хранения улучшится, а какое станет кислым и водянистым.
Гилберт заливался восторженным смехом, наблюдая за тем, как Аделаида отпивала глоток вина, полоскала им рот, на мгновение задумывалась и затем выплевывала. Джемми следил за ней с напряженным вниманием, всем своим видом показывая, что для него это зрелище интереснее вердикта, выносимого Аделаидой. Джемми было сейчас под тридцать, но есть ли у него девушка в Парраматте, не знал никто. Он никогда не выказывал ни малейшего интереса к служанкам, работавшим в Ярраби, что вызывало особенное негодование Эллен. Она проявляла заботу о Джемми с того самого момента, когда он прибыл в Ярраби прямо с корабля, доставившего партию ссыльных, — тощий, заморенный голодом парнишка. Она, конечно, была старше его, но это вряд ли имело значение, поскольку хозяин почти сразу избрал его своим помощником. Он занимал такое же, а может быть, и более высокое положение, чем Том Слоун, и их брак не означал бы, что Эллен вышла за кого-то ниже себя, если бы только она ему понравилась.
Но этого не случилось. Серьезное лицо Джемми, которое нельзя было назвать ни интересным, ни некрасивым, молодело и оживлялось только в присутствии детей. Особенно это касалось мисс Аделаиды. Ее Эллен считала избалованной и слишком уж развитой для своего возраста барышней. Обучаться всему, что связано с изготовлением вина, — дело Кита, а не ее. Так что хозяйка поступила очень мудро, отослав Аделаиду в школу. Когда она станет светской юной леди, Джемми поймет свое место.
Люси никогда не переступала порога винодельни. Как-то раз она робко остановилась у двери, почувствовала донесшийся оттуда кислый запах вина и испытала такой же приступ тошноты, как в свое время ее мать. Отец грубовато сказал, чтобы она держалась от этого места подальше. Пусть остается с матерью и не выходит из дома, когда солнце слишком горячо припекает.
Она испытывала благоговейный страх перед отцом. Никогда не знала, что ему сказать, и думала, что он считает ее глупой и слишком робкой. Люси знала, что внешность у нее гораздо более привлекательная, чем у Аделаиды, однако именно Аделаиду всегда особенно горячо приветствовали и одаряли восхищенными взглядами. Даже в воскресенье, когда она наряжалась, чтобы пойти в церковь, и мама, и Эллен, и мисс Хиггинс восторгались очаровательной маленькой девочкой, папа едва удостаивал ее взглядом. Он заталкивал Люси в экипаж рядом с мамой, ничуть не заботясь о том, не помял ли при этом платье, а если девочка начинала плакать от негодования и обиды, как с ней это частенько случалось, он обычно спрашивал: