Вирджил и я
Шрифт:
Всё было ясно. Оставалось лишь поверить.
– Все аттракционы исчерпаны? - спросил я у провожатого.
Он покачал головой:
– Не совсем. Остался последний визит. Кстати, увидите вполне реальный выход отсюда. Заинтригованы?
Мне хотелось сказать, что моя заинтригованность с недавних пор распространилась на иные предметы, но молчание иногда самая лучшая политика.
Наверное, лифт глубже не ехал - опасался расплавиться. С другой стороны, спускаясь по широким ступеням, мы оба чувствовали себя в жарком и дымном лете две тысячи десятого
В таком вот безбашенном настроении духа мы оказались перед высокими створками, ведущими в котельную, - по словам моего провожатого, отсюда тепло подавалось на все ярусы подземного небоскрёба (его собственный термин). Сквозь узкую щель прямо в зрачки впивалось и помаргивало рыжее пламя, дым въедался в глаза и ноздри, но в целом чувствовали мы себя боевито.
Створки неторопливо распахнулись навстречу. Острый банный пар ринулся навстречу вместе с сизыми клубами, что было против любого из законов термодинамики. Думаю, что рассудка тоже.
До самого верха высились огненные стволы колонн, букеты их капителей лизали мрачные своды трепещущими языками, базу в виде костра попирал закопчённый котёл. Повсюду вились медные трубы. Внутри путаницы труб и котлов сновали мужчины атлетического сложения с блестящими от влаги торсами - Ян показался бы по сравнению с ними ребёнком. Удивительная деталь: растрёпанную шевелюру каждого из прислужников украшал венок из листьев. Лавр сочетался здесь с дубом и миртом. Ангелы, вроде бы пробормотал Вирджил немного в нос. Занимались они непонятным - носили и подкладывали в пламя рулоны и свитки, исчерченные письменами. В костре знаки на мгновение прояснялись, вспыхивали рыжим золотом, но потом всё, кроме живой оболочки свитков, становилось чёрным.
Я было оробела от этой картины, но тотчас же вспомнил, что трусость - плохая спутница жизни и далеко не помощник в смерти, и взял себя в руки, крепко обхватив ими плечи.
И только тогда увидел, что Вирджилий подводит меня к тому, кто единственный изо всех здешних не работал. Немного более щуплый и жилистый, чем остальные, он сидел на камне, согнув ногу и спустив наземь другую, и отстукивал пальцами на колене сложный ритм. Вместо венка на нём был кожаный обруч с блестящими жёлтыми заклёпками.
Услышав нас ещё на подходе, мужчина оторвался от занятия и поднял голову. Глаза показались мне колодцами, на дне которых сияли и притягивали мой взгляд мрачные звёзды.
– А, вот цветочек-протея, меняющий пол по своему желанию и даже без оного, - констатировал он.
– Не удивляйся: старый Вольфганг Асмодей вездесущ, как Санта Клаус. Сколько вас ни приди, всех поймёт и поимеет, со всеми побеседует по душам. Чадно, смрадно и дым столбом, говоришь? Ярким пламенем и без остатка сгорают лишь святые, а их не напасёшься. Обыкновенные людишки почти полностью уходят в шлак. Приходится держаться середины.
– Она... он ищет окончательный выход, - внедрился Вирджил в паузу. - То есть запасной. То есть на всякий случай.
– Не нужно говорить за меня.
– Отчего-то во мне вспыхнула дерзость.
– Мой друг прав, конечно, но то не вся правда. Я проявляю интерес и к уходу - наряду со всем остальным.
– А. Что же, секрета в этом нет, - говоря это, Вольфганг Асмодей махнул рукой с зажатым в ней стилосом куда-то вглубь. - Смотри: тот дальний котелок и есть дверь. Не ветхая декорация на холсте, а вот именно что она самая, без обмана.
Я вгляделся. По мере того, как мои глаза фокусировались на картинке, она выступала из марева и оживала в деталях: ручка посудины, зацепленная за крюк, бульканье кипятка, горящие поленья, при виде которых приходила на ум горестная судьба Буратино, вечного театрала.
Зрелище было, однако, не из книжки "Золотой ключик", а из фильма про побег из Алькатраса. Там сотоварищи пронырнули под механизм, где была форсунка, периодически пускающая струю горящей нефти для подогрева. Впрочем, я вполне мог спутать огонь с морской водой.
– Что горит в огне под котлами?
– пробормотал я.
– То, что они выдумывают, - объяснил он, нисколько не удивившись. - Здесь ведь все поэты и сочинители. Пишут и остаются недовольны созданным - ведь лишь неудовлетворённость отличает человека от зверя. Пачкают бумагу, папирус и пергамент, - и в топку на растопку, чтобы плоть закалилась и стала огнём, а огонь плотью. Ведь один огонь вечен. Ты не удивился, кстати, повстречав наяву все свои любимые выдумки до единой? Каждый из вас творит вселенную своих страстей и желаний. И ты. И они. И, к вашему общему сожалению, я. Ту, в которую входят все остальные.
– Может быть, здесь вообще не стоит хотеть?
– спросил я.
– Что же, ад - место, где все желания исполняются. В том числе и об отсутствии всяких желаний, - мой собеседник пожал плечами и усмехнулся. Очень по-доброму. Отчего я перестал судорожно стискивать себя самого и расслабился.
Нет, надо же - узнать, что ты в аду, как раз когда он начал тебе не на шутку нравиться!
– Если это ад, то как выглядит рай? - спросил я. - Это ведь он за дверью?
– За дверью - пробуждение и явь, - объяснил мне Асмодей, как малолетке. - Рай - аверс, мы - реверс, только и нужно, что через гуртик перебраться. А гуртик у каждого в голове. Всё себе уяснил или ещё остались вопросы?
– По крайней мере, мы вроде как сможем сюда вернуться, - успокаивающе заговорил Вирджилий. Голос у него стал куда более взрослый. - Мало ли здесь интересных вещей, которые стоило бы описать и скормить огню?
Мы попрощались - много вежливей, чем поздоровались, - и пошли назад. А в затылки нам летело:
– Верно решили. В раю ведь не на одних арфах бренчат. Там ниспровергают и переплавляют вселенные вместе со всеми обитателями. Не всякий может такое выдержать.