Вирус бессмертия
Шрифт:
– А вот за третьим домом она, – указал водителю Михаил. – Там направо повороти.
Вскоре из-за небольшой рощицы показалась обезглавленная церковка, темным силуэтом вырезанная из сияющего звездами небесного купола.
«В начале было дело… – с иронией подумал Дроздов. – А поглядишь на эту церковку, так вроде все выходит не так. Вначале было слово «разрушить», а только потом появились комиссары со взрывчаткой и красноармейцы с ломами. Прямое, так получается, воплощение идеи в реальность».
Игнатьев остановил «Студебекер» возле стены, опаленной чьей-то идеей.
– Знаете, где вход в подвал, боевое комсомольское племя? А? – обернулся назад Максим Георгиевич.
– Знаем, как не знать! – улыбнулся Тарасенко. – Мы ж там еще пацанами лазали, товарищ Дроздов. Вон за тем проемом в стене, сразу за бывшим алтарем, есть квадратный лаз. Там и ступени имеются, не очень разрушенные.
– А двери-то есть?
– Не, вот этого нету. Когда церковь взрывали, аккурат все двери повышибало.
– Так что ж вы мне голову морочите? Не убежит! Как не убежит, когда дверей нету? Болтуны! Или вы заодно с врагом народа, а? – Дроздов повернулся к парнишкам и впился взглядом в их простые, обветренные лица с беспощадным подозрением.
– А мы думали с Семеном покараулить. Только «наган» дайте! – хлопая глазами, пояснил Михаил.
– «Наган»? – воскликнул Дроздов, выхватывая ствол. – Да я вас сейчас к стеночке поставлю за саботаж! Только возраст и отсутствие мозгов вас спасает!
Комсомольцы притихли.
– Простите, товарищ Дроздов! Мы не подумали, – сказал сипло Михаил. – Мы ж как лучше хотели! На кой ляд всей деревне знать про этого упыря?
– Ладно, – отходя от гнева, сказал Максим Георгиевич. – Так! Дело государственной важности! Ты, Михаил, с Игнатьевым дуй за фонарем. А Семен тут со мной останется.
– Я мигом! – ответил комсомольский вожак.
– Стой! – одернул его Дроздов. – Вывалите этого… Упыречка.
Из-за горизонта высунулась луна, стало светлее. Но в подвале без фонаря все равно нечего было делать. Хотя парнишка прав, надо допросить этого путешественника прямо здесь. Может, и не придется его в город везти.
Парни вывалили дикаря на обочину, поросшую подорожником и конотопом, Максим Георгиевич достал револьвер и взял освещенное бледным светом луны лицо пленника на мушку. Оно опять показалось Дроздову зловещим. Но в следующий момент незнакомец снова жалко закашлялся и, неловко поднявшись, сел.
– Прочухался? – спросил Дроздов и заглянул в глубокие глаза дикаря, испытывая себя – вернется ли тот первый страх?
Нет. Теперь страха не было. Жалкий обросший бродяга. Стоит ли с ним возиться вообще? Хотя надо допросить. Надо.
– Если куришь, кури, – сказал энкавэдэшник притихшему Семену.
– Курю, – сказал комсомолец и полез в карман.
Он прикурил от спички и независимо сунул руки в карманы. Энкавэдэшник окинул Семена взглядом и подумал, что вот эти уже не так боятся. Эти с рождения приспособились дурачков изображать. Вот они-то и выживут. Да, видно, в России всегда дурачкам везет.
– Что куришь-то?
– «Шуры-муры», – гордо сообщил Семен. – Хотите?
– Нет. Благодарю.
Подул ветерок и швырнул сизое облако в лицо Дроздова. Максим Георгиевич закашлялся.
– Черт! Как можно дерьмо такое курить? Здоровые все, как быки! Пахать надо на вас. Нормальный человек сдох бы от такого табака.
– Да ладно. Хорошие папиросы, – пожав плечами, ответил Семен. – Городские! Все в деревне махру смолят, а мне дядька из города присылает. Он там на заводе работает. А что касается пахать… Так мы и пашем, товарищ Дроздов.
– Разговорчики! – вяло одернул его энкавэдэшник.
Дикарь, оскалившись, блеснул зубами. Дроздов, размахнувшись, хлестнул его по щеке.
– А ты чего скалишься? Вражина! Говори, чей шпион!
Дикий мужик терпеливо вздохнул и что-то промычал. Послышалось урчание мотора, Дроздов обернулся на звук и увидел на проселке фары «Студебекера».
– Ну вот! – докуривая вонючую папироску, сказал Семен. – Вот и свет, а то как-то не по себе впотьмах-то. Да еще со шпионом рядом. Хотя, может, он и не шпион никакой? А так…
Он осекся, вспомнив, что лучше помалкивать.
«Студебекер» лихо затормозил у церковного портала, и свет его фар выхватил из полутьмы закопченные образа на стенах полуразрушенной церкви. Инфантильный Георгий на сивой кобыле тыкал копьем в змеюку с такой брезгливостью, словно это была длинная колыбаха дерьма. Дроздов сплюнул и отвернулся.
«До чего же все беспросветно, – подумал он. – Материализм – дерьмо. Религия – тоже дерьмо. И жизнь – дерьмо».
Волосатый мужик поднял на него понимающие глаза, и Дроздов чуть не взбесился – как это животное смеет выказывать ему, царю и богу в местных масштабах, какое-то свое убогое понимание? Но мужик тупо замычал, и Максим Георгиевич успокоился – это не понимание, это так упал свет.
– Я огонь принес! – крикнул Тарасенко, выскакивая из машины. – И еще бутыль керосину взял, если не хватит.
Он подбежал к Дроздову, размахивая двумя зажженными фонарями над головой. Водитель выгрузил из багажника бутыль.
– Добренько, – сказал энкавэдэшник, забирая у Михаила одну лампу. – Дальше делаем вот как. Вы с Игнатьевым находитесь у автомобиля, а я спускаюсь с арестованным в подвальчик, где и допрашиваю его. Понятненько? И чтоб близко к люку не подходили! Кто лишнего не ведает, тот дольше живет. Не слышу ответа. Понятно?
– Понятно, – вздохнул Тарасенко.
– Тогда ступайте. Но если услышите шум, чтоб здесь были через секунду. Понятно? Не слышу.