Висельник и Колесница
Шрифт:
В этот момент внизу позвонили в колокольчик и крикнули:
– Без четверти полдень!
Первый голос, прежде наполненный надеждой, обрёл деловитость и торопливо закончил:
– Прошу вас немного задержаться с отъездом. Через час я освобожусь и черкну генералу пару строк. Вы же пока поешьте и выпейте с дороги.
Максим поспешил спрятаться в комнату с балконом. Там он дождался, когда стихнут удаляющиеся шаги говорившего и, вернувшись в коридор, заглянул в приоткрытую дверь соседнего помещения.
Как и следовало ожидать, оставшийся там человек оказался польским уланом. Он спокойно сидел в кресле, положив ногу на ногу, и от нечего делать раскручивал пальцем колёсико шпоры.
«Посланец Понятовского! А самого генерала-поляка
Теперь Максим совершенно не имел понятия, что делать дальше. Он снова вернулся в комнату с балконом и стал думать:
«Напасть на улана? Или тихо выбраться из проклятого дома-улья тем же путём, каким здесь оказался? Но как быть с графом?» – Взгляд непроизвольно остановился на алой рясе. Тотчас в голову незваной гостьей постучалась мыслишка: «Надень меня».
«Неужели помешанный на театральщине Американец заразил своим сумасшествием?» – полковник прошёлся по комнате из угла в угол и вернулся на прежнее место. Иных идей не появилось, так что пришлось примириться с неприятной перспективой. Но с оговоркой: только ежели удастся спрятать под рясой саблю и пистолеты так, чтоб не выглядывали.
Ряса оказалась весьма обширных размеров. Настолько обширных, что это позволило прекрасно скрыть всё оружие. Покрой сапог и рост, правда, могли выдать, но тут уж ничего не попишешь: и ниже не сделаешься и обувку с трупа снимать не станешь.
Максим набросил на голову капюшон, критически осмотрел себя в зеркало и плюнул в сердцах: «Чистая Commedia dell'arte[84]. Толстой в образе Арлекина уже блещет на сцене, а нынче ещё и Капитан готовится к дебютному выходу».
С полагающейся начинающему актёру опаской он покинул, наконец, своё убежище и, спустившись по лестнице, поспел как раз к началу спектакля: по всему дому хлопали двери, выпуская на свет множество ряженых в такие же, как у Максима, алые рясы. Все направлялись на первый этаж и собирались в обширном помещении, очевидно служившем хозяевам усадьбы бальной залой.
Сейчас окна в зале были плотно зашторены, а посредине из полумрака выступало странное сооружение. По виду, оно напоминало уступчатую пирамиду, забранную чёрной тканью. Входящие выстраивались вдоль стен и замирали в молчании. Сие построение напомнило полковнику обычное «каре», только солдаты в нём были обращены лицом не наружу, а внутрь. Он тоже занял свободное место и стал ожидать дальнейших событий.
Долго ждать не пришлось. Зазвенел колокольчик и сильный голос произнёс:
– Достопочтенный мэтр Августус, Гроссмейстер Башни.
В залу вошёл некто в длиннополой алой мантии и бронзовом шлеме с личиной, наподобие тех, что носили в древней Элладе. Такой шлем мог бы быть у Александра Великого. Поднявшись, мэтр Августус уселся на самом верху пирамиды. Присутствующие встретили появление вошедшего гулом, а Максим насторожился, ибо титул «гроссмейстер» живо напомнил ему давешний сон, что привиделся в Тарутино перед самой встречей с Толстым.
Снова зазвенел колокольчик:
– Досточтимый Капитул Башни.
Пять человек прошли к пирамиде и заняли места на её предпоследнем уступе.
И в третий раз зазвонил колокольчик:
– Мэтр Януарий, Ментор Ордена со своим неофитом.
В первом из двоих вошедших Максим угадал лекаря, вторым же был Американец, изображавший Франсуа Белье. Граф имел на себе не алую рясу, как остальные присутствующие, а прежний, «одолженный» у Франсуа драгунский мундир. Руки его были связаны верёвками, а на голову надет холщовый мешок. При виде
Короткое замешательство произошло у трибуны, перед которой поставили Толстого: человек с трона на вершине пирамиды неуловимо соскользнул к ее подножию.
– Братья! – прокатился голос под куполом. – Свободные граждане Великой Империи прошлого и грядущего! – Разговоры смолкли, воздух накалился – так продолжалось мгновение, а затем три десятка легких вытолкнули с четким ритмом:
– Vita – sine – libertate – nihil[85]!
– В дни собраний и иные определенные времена каждой четверти года да читается сие постановление в присутствии всех братьев – эзотериков и «ищущих»! – глухо зазвучал из-под шлема голос Гроссмейстера. – Primus: каждый брат, который приемлется и вписывается в сей Орден, свято хранит три обета: обет свободы от морали времени своего, времени прошлого и будущего; свободы от церкви дня сего, а также прошлого и будущего; свободы от семьи, от общества и законов добровольных рабов. Secundus: за идеалы Ордена да стоит твердо; да придерживается всегда Высшей справедливости; свободных да освобождает от рабских оков; надевающих кандалы да умерщвляет. Нарушители же сего правила да подвергаются временному и вечному наказанию. Tertius: должно помнить, что свободные могут оказаться среди любых вероучений, потому брат должен иметь всегда глаза и уши раскрытыми для учеников Аристотеля. Quartus…
Высокие, почти в два локтя, перья на шлеме, напоминающие рога, раскачивались в такт словам. Богоборческие заповеди текли медленно… quintus, sextus, septimus, но алые мантии не шевелились, из-под некоторых капюшонов даже слышались вторящие гроссмейстеру голоса.
Багряный свет залил штору позади пирамиды, на авансцене остался лишь Ментор. Мэтр Август неуловимо быстро взошёл на вершину строения. Одновременно с потолка упал солнечный луч, выхватив искусно нарисованный на полу треугольник с замысловатой криптограммой.
«Видимо, свет направляется какой-то хитроумной оптикой», – решил Максим.
Человек с колокольчиком, закутанный, как и остальные, в алую рясу, вышел из мрака и, остановившись посредине, сказал:
– Полдень!
Ментор откашлялся и произнес что-то на странном гортанном наречии, подобного которому Максим не слышал – зала повторила. По-видимому, приветствие или клятву-заповедь.
Ритуал инициации начался.
– Да будет известно досточтимым присутствующим, что, по поручению достопочтенного Гроссмейстера я незримо наблюдал за неофитом во время прохождения положенных испытаний, – сказал ментор по-французски. – По этому делу могу засвидетельствовать следующее. Испытание первое неофит прошёл с честью. Он открыто отрёкся от злого бога, заявив о выходе из лона католической церкви. При этом остался твёрд и не поддался на увещевания единокровного старшего брата, каковой ранее являлся монахом-иезуитом и весьма разбирается в вопросах религии. Кроме того, рекомый старший брат имел на испытуемого весьма большое влияние, ибо, после смерти родителей, опекал его с самого детства. Таким образом отмечаю, что испытание показало высокую стойкость неофита. То же самое можно сказать и о втором испытании. В течение десяти дней испытуемый терпеливо выхаживал в госпитале раненого русского солдата по имени Федька, внушая тому идеи Башни. Результатом явилось то, что русский, прежде называвший себя добрым христианином, лишь только набрался сил, немедленно осквернил церковь своей веры, помочившись на алтарь. Это достижение показало большое упорство и терпение неофита в стремлении к результату. А также его способность нести истину в массы.