Висельник и Колесница
Шрифт:
– Антуанчик – дырявый кафтанчик!
– А что, Франсуажка? Тёплая сермяжка, небось, не тяжка?
При приближении полкового командира кто-то громко выкрикнул: «Сми-и-р-рна!» – финляндцы немедленно расступились и явили взору пленников, которые грелись у большого жаркого костра.
Несчастных оказалось много. Так много, что всем не хватало места у огня. Они вели друг с другом отчаянное сражение за живительное тепло. Слабых отталкивали и занимали освободившееся место.
Война ожесточила душу Крыжановского, и он равнодушно отнёсся к происходящему. В конце концов, французов никто
– Ну-ка, братцы! Который здесь маршал? – нетерпеливо спросил Максим.
Солдаты со смехом выдернули из толпы пленных и поставили перед полковником отвратительного субъекта. В бабьем зипуне, поверх сапог – дерюга, лицо почернело от грязи. Максим брезгливо посторонился – от субъекта дурно пахло.
– О небо! Господин Дир! Будьте вы прокляты, ужасный человек! – заголосил француз, сжавшись в комок от страха.
Не без разочарования Максим признал в пленнике молодого Редана. Надежда на то, что попалась важная птица, могущая оказаться членом Ордена и способная указать место, где находится красный замок, умерла.
Редан оторопело рассматривал форму Крыжановского.
«Ну да, он ведь полагает меня самого – эмиссаром Ордена», – вспомнил тот и поспешил представиться настоящим именем.
Француз напрягся ещё больше. Чувствовалось – ни в грош не ставит правдивость услышанного, зато не сомневается в вездесущести и всемогуществе Ордена.
– Коль вам, господин Дир, кем бы вы ни были на самом деле, вздумалось сделаться русским полковником, так извольте насладиться плодами победы и примите жезл Луи Николя Даву[146]. Великий человек вверил регалию мне, своему никчемному адъютанту. В плену эту вещь не уберечь, солдаты отнимут, так что забирайте, – с этими словами французский офицер протянул Крыжановскому жезл.
Тот принял и внимательно рассмотрел трофей. Палка длиной в локоть, обтянутая синим бархатом, с россыпью золотых имперских орлов.
«Изящная вещица, Главнокомандующему определённо понравится. Может, даже, он сочтёт необходимым отправить жезл Государю», – подобная радужная перспектива отчасти примирила Максима с потерей кивера, но оставила нетронутой досаду на то, что пленник оказался не маршалом, а бесполезным адъютантом.
Он покосился на Редана, решая – стоит ли задавать ему вопросы или лучше оставить в покое, обратившись к другим пленным.
Француз с безучастным видом принялся набивать трубку. В глаза Крыжановскому бросился знакомый табачный картуз. Точь-в-точь такой, как был у графа Толстого. «Да нет же – это и есть картуз Толстого. Вон и вышитый бисером вензель: «Ф.Т.» Но как могла попасть к французу вещь, потерянная в цыганском таборе?! – сердце подпрыгнуло в груди. – Неужели щенок участвовал в нападении на цыган?!»
Не образы порубленных и пострелянных людей встали отчего-то перед внутренним взором Максима, а бессловесная медведица, в предсмертном удивлении скребущая колесо.
Прав был Толстой, тысячу раз прав, когда утверждал, что лицо Крыжановского можно читать подобно книге. Несчастный Редан представил тому убедительное доказательство: лишь миг потратил на чтение, а затем отпрыгнул так поспешно,
– Ты был в таборе?! Отвечай!
Интонация вопроса ещё больше напугала молодого офицера. Булькая горлом и непонимающе тряся головой, он попытался отползти подальше.
«Пожалуй, не стоит горячиться, так поганца не разговорить, да и, чего доброго, не сдержусь ещё, – вовремя остановился Максим. – Тут бы не помешали холодный рассудок да острый язык».
Подозвав к себе Илью, он распорядился:
– Ступай, отыщи его сиятельство господина графа. Передай, чтоб безотлагательно мчался сюда. Хотя, отставить, ничего не говори, просто передай ему это, – картуз перекочевал к денщику.
– Сей момент исполню, вашвысбродь. Только вы б лучше в горницу пожаловали, вчерась-то кашлять изволили, – принялся упрашивать Курволяйнен. – Не ровён час, простудитесь, как давеча под Малым Ярославцем. Квартирьеры ужо справную избёнку присмотрели. Вона стоить, чистенькая да светленькая. А что маленькая, так оно даже лучше – быстрее протопится. Может, прикажете, так я, прежде чем за их сиятельством отправляться, огонь разведу. В два счёта управлюсь.
– Не медли братец, веди скорее графа, он мне как воздух нужен. А с печкой сам разберусь.
Максим бережно взял Редана под руку и, как важную особу сопроводил внутрь той избы, что указал денщик. Там усадил француза за стол и занялся растопкой печи. Немудрёная эта процедура успокоила Крыжановского. К пленному он повернулся в полном присутствии духа.
Редан расценил произошедшую с полковником перемену как добрый знак и решился спросить, подобно куртизанке из лагеря Неаполитанского короля:
– Что меня ожидает?
Максим хмыкнул, отстегнул саблю, выложил на стол. Ответил честно, не таясь:
– Рубить тебя стану. На куски. Плевать, что пленник и не при оружии. Раньше бы не смог, антимонии стал разводить, а нынче – без зазрения совести.
Редан побледнел, но сумел сохранить твёрдость:
– Как пожелаете! Об одном прошу – объясните, за что? А то происходящее представляется каким-то дьявольским наваждением. Не припомню, чтоб в своей жизни совершил нечто, заслуживающее подобной участи. Неужели это всё из-за маршальского жезла?
– Вспомни цыганский табор! – рявкнул Крыжановский. – Вспомни, обезьяна!
– Ну, зачем же с таким очевидным пренебрежением поминать благородное животное, коему один из ваших ближайших знакомцев обязан жизнью? – послышалось из сеней. Дверь отворилась, и на пороге в клубах пара появился Фёдор Толстой.
Граф поочерёдно сбил снег с валенок, постучав ими о наличник, и посторонился, впуская остальных – отца Ксенофонта, Виорела Акима и Илью. В горнице сразу стало тесно и шумно.
– А что, Максимус, снова Понятовский нас обставил?! Бонапарте, как назло, определил польский корпус в авангард. Не поспели мы с тобой немного, не поспели! Князь Юзеф здесь раньше прошёл. Да, а за картуз тебе искреннее merci с поясным поклоном, – в тон валенкам, на графе красовались овчинный тулуп и треух. Одеяние сделало поклон неотличимым от мужичьего.