Вишняки
Шрифт:
— Что тебе, мальчик, нужно? — удивлённо спрашивает учитель.
— На урок я… учиться, — отвечает тот.
— Да кто ты такой?
— Лёнька.
Тут уж все удивились, зашумели:
— Разве это Лёнька?
— Голос, вроде, его.
— Не может быть!
— Это не Лёнька.
Давай ребята ощупывать хлопца да разглядывать — Лёнька или не Лёнька?
— Иди себе, мальчик, домой, — сказал наконец учитель, — и больше никогда не лги. В нашем классе не может быть таких грязнуль.
Повернулся Лёнька и пошёл домой.
Идёт по улице, пташки скачут с ветки на ветку, — перекликаются удивлённо:
— Чей такой? Чей такой?
— Чей-чей? Чей-чей?
Тоже не узнают.
Рассердился Лёнька. Хотел поднять камень и швырнуть в любопытных пташек, да лень ему к земле нагибаться.
Наконец на свой двор приплёлся. Смотрит — кот Мурко сидит на пороге, греется под солнышком.
Лёнька к нему:
— Киса! Мурик!
А кот в ответ:
— Замур-мур-мурзанный! Ф-фу! — и побежал со двора.
Выбежал Шарик из коридора. Протянул Лёнька руку, чтобы погладить, а пёс как бросится на него:
— Гр-р-рязный! Пр-рочь, пр-рочь, пр-рочь!
Так и кидается под ноги, в хату не пускает.
Насилу отогнал его Лёнька. Он уже в комнате был, а Шарик никак не мог успокоиться:
— Гр-р-рязный! Пр-рочь!
Сегодня Лёнька даже играть не захотел — в постель потянуло. Так, одетый, и лёг, а сам думает: «Что ж это такое? Это ведь правда я, а никто не верит… Двойки в журнале… Карикатура в стенгазете… Все в школе, а я… Что со мной делается?»
И тут снова тот сладенький коварный голос: «Не волнуйся, проживём как-нибудь. Никуда твоя школа не убежит».
Лёнька насторожился: голос уже не шептал, а звучал нахально, уверенно.
— Кто это? — спросил он испуганно.
— Хи-хи-хи, — засмеялся тоненький голос. — Это я.
Лёнька так и подскочил на кровати. Оглядывается кругом — никого не видит.
— Кто же ты?
— Лень… Да не вертись. Всё равно ты меня не увидишь. Я как тень твоя — всегда с тобой.
— Зачем? Что тебе нужно?
— Хи-хи! Я с тобой с того самого дня, как ты первый раз уроки не сделал. Помнишь?
— Помню.
— Кто хоть немножко заленится — я сразу к нему. И чем больше он ленится, тем лучше я себя чувствую.
— Чудно.
— Ничего чудного. Я же — Лень. Пока будут лодыри, и я жить буду.
— А… а разве я… лодырь? — с ужасом спросил Лёнька.
— А кто же ты? Лодырь и есть. Теперь ты весь мой. Хи-хи-хи!
Лень так противно хихикала, что у Лёньки прямо по спине мурашки забегали. «Лодырь…» Неужели его можно назвать этим страшным словом?..
— Так это ты всё время нашёптывала мне, чтобы я ничего не делал? Это ты мешала мне читать и писать?
— А то кто же?
«Плохи мои дела, — подумал Лёнька. — Что мне делать? Если теперь никто меня знать не хочет, что дальше будет?»
Подумал, да и говорит:
— А ну, вылезай, где ты там, и стань так, чтобы я тебя увидел.
— Это можно, — говорит Лень, — только смотри получше.
При этих словах перед Лёнькой возникло какое-то бесформенное, растерзанное существо. Единственное, что хорошо разглядел Лёнька, были глаза — мутные, мёртвые, словно стоячая гнилая вода в канаве. Ни одного желания, ни одной мысли не было в них. И, когда Лёнька глянул в эти глаза, его стал разбирать сон — тяжёлый, тягучий…
«Усыпит меня проклятая Лень так, что и не встанешь», — совсем уже перепугался Лёнька. Собрал все свои силы, тряхнул головой, вскочил с кровати да как топнет ногой, как крикнет:
— Не по пути мне с тобой! Прочь! Сгинь с глаз!
— Ой! — слабо пискнула Лень и куда-то исчезла.
Только ветер загудел в трубе, заскулил жалобно, зазвенел оконным стеклом — и всё стихло.
И сразу Лёньке стало свободно, легко, точно гору с плеч сбросил. «Во сне это было или наяву?» Бросился к зеркалу и остолбенел: такое на него оттуда глянуло пугало, что и смотреть противно было!
Так вот почему не узнали его ученики, учитель. А всё из-за проклятой Лени.
Поскорее снял пиджак и давай его чистить, чинить, пуговицы пришивать. Потом умываться. «И сразу в школу, — решил Лёнька. — Надо всем ребятам эту историю рассказать. Как бы кто из них тоже ненароком с Ленью не подружился».
ВИШНЯКИ
Село наше большое, красивое. И название у него такое славное: Вишняки. А почему оно так называется, я в точности не знаю. Мы с ребятами спорили, спорили, но так ни до чего и не доспорились. Некоторые говорят, будто название пошло от того, что вишнёвых садиков у нас много. А я думаю, это от фамилии: у нас полсела — Вишняки. И я вот Вишняк, и Петро да Наталка, с которыми я дружу, тоже Вишняки…
Дружить-то мы дружили давно, только учились в разных школах. У нас было две школы в разных концах села: ребят ведь много, а школы маленькие, в одной ни за что бы не поместились. Так мы и ходили: я с Наталкой в одну школу, а Петро — в другую.
Наталку все уважают; она такая спокойная, разумная и учится хорошо. А главное — не плакса или неженка, как некоторые. Сама другого не обидит, но и себя в обиду не даст. С ней можно и в лес пойти, и даже в разбойников поиграть. Она и дружит-то больше с нами, мальчишками.
А Петро… Нет, он тоже неплохой парень. За что бы мы ни взялись, никогда не отстанет. Только вот…
Например, зашёл как-то разговор про реки, Наталка и говорит:
— Днепр знаешь какой широкий?.. Когда я к дедушке ездила, он меня на лодке перевозил.
— Я тоже ездил к дяде. И на Днепре был, — перебивает Петро. А уж когда он начнёт про себя рассказывать, его не остановишь. — Я даже переплывал Днепр!
Ему, видно, и этого показалось мало, поэтому он добавил:
— Туда и обратно переплывал. И дно доставал. Там на дне всякие ракушки да камушки…