Витч
Шрифт:
Так в сцене, где Чичиков говорит Манилову, что хочет купить у того мертвых душ, а Манилов от неожиданности роняет трубку, маленький Изя с досадой цокнул языком и сказал: «Не так надо было!». Опешивший Леонид Андреевич попытался выяснить, что именно «не так», но Изя смутился, попросил прощения, но объяснять ничего не стал.
В другом месте Изя, наоборот, долго деловито кивал головой, а в конце сцены сказал: «Это правильно». Но снова как будто непроизвольно.
И так Изю затянуло это дело, что он не заметил, как школа и родители стали отходить на какой-то второй план. Бывало и так, что вместо школы он отправлялся прямиком к старику, где сидел до вечера, а после спускался на лифте на первый этаж, выходил из подъезда, а потом ехал к себе домой. Это было необходимо, потому что сухая и чистая обувь могли привлечь внимание мамы, у которой на такие вещи глаз был наметан. Иногда он даже специально падал в сугроб, чтобы
Однако чтения шли все с большими перебоями — старик начал хворать. Изя не мог требовать от больного продолжать читать. Конечно, он мог и сам прочитать, но ему нравилось чтение вслух. Тут ничто не может ускользнуть от внимательного слушателя. Ни описания, ни размышления, ни отступления.
Дошло до того, что Изя даже начал бегать за лекарствами и продуктами для Леонида Андреевича. В конце концов, законы природы старик, может, и обманул, но бессмертным все ж таки не был и рано или поздно должен умереть. Болезнь, благо, пришлась на осенние школьные каникулы, и потому Изя мог тратить свое время, как ему заблагорассудится — родители его особенно не контролировали.
Однажды в начале ноября Изя сидел у постели старика и расспрашивал что-то о его прошлой жизни. Оказалось, что старик был актером, отсюда и его чтецкое мастерство. Но в театре жизнь как-то не сложилась — роли ему доставались все какие-то мелкие. В кино он мелькнул пару раз и тоже как-то не запомнился. Обид Леонид Андреевич ни на кого не таил, хотя в скромности своего таланта не признавался — все больше давил на невостребованность. Впоследствии Изя много общался с разными людьми, но только в творческой среде это слово так любили. Им прикрывали все: от своего плохого характера до отсутствия мало-мальского таланта. Скорее всего Леонид Андреевич был просто не особо талантлив. Но об этом можно было только догадываться — на эти темы старик говорил неохотно. В какой-то момент в дверь позвонили. Изя инстинктивно дернулся (родители?), но старик успокоил слабым жестом руки — пенсию принесли. Он попросил Изю впустить почтальона. Изя открыл дверь. Там стояла немолодая женщина, которая попросила позвать Леонида Андреевича. Изя сказал, что тот болеет и очень слаб, поэтому пусть она пройдет в комнату. Почтальонша подошла к кровати старика, поздоровалась, покачала головой (как же, как же — старость не радость), получила малоразборчивую подпись и отдала старику пачку десятирублевых купюр. Затем ушла. Но перед уходом, уже стоя на лестничной клетке, сказала:
— Деду твоему в больницу надо. Чай, и так уже одной ногой в могиле. Где родители-то?
Изя уже было собрался объяснить, что он вовсе не внук, а его родители находятся двумя этажами ниже и вряд ли станут везти в больницу незнакомого старика, но почему-то неожиданно сказал совсем другое.
— Хворает, конечно…
А затем вздохнул и добавил:
— А родители умерли. Вдвоем мы остались.
Почтальонша снова поохала-поахала, погладила Изю
по голове, достала из кармана какую-то липкую невкусную конфету, протянула ее новоиспеченному «внуку» и ушла.
Так Изя узнал, что старик получает пенсию. И пенсию немаленькую. Почти двести рублей, ибо имеет всяческие заслуги, награды и благодарности. Что такое пенсия, Изя приблизительно знал, и все же его удивил тот факт, что деньги можно получать, ничего не делая. Это стало вторым открытием. Первым был запредельный возраст старика и, как следствие, возможность обходить законы, какого бы рода они ни были. Казалось, сама судьба ведет маленького Изю к тому единственному решающему шагу, который в конечном счете и определил все будущее течение его жизни. Впрочем, это, конечно, иллюзия. Одно и то же событие предполагает множество интерпретаций, и каждый делает вывод в соответствии со своими склонностями. Скажем, другой мальчик на месте Изи увидел бы в пенсии «не деньги за ничегонеделание», а, наоборот, необходимость трудиться, чтобы в конце получать заслуженную денежную благодарность от государства.
Посему глупо считать, что судьба как-то намеренно ведет нас от одного события к другому. Судьба вообще не имеет никакой цели. Она просто ставит перед нами шахматную доску и предлагает сыграть партию. И дальше уже нам самим решать, как начинать игру — с защиты или с нападения. Кто-то осторожничает, проводит бесконечные рокировки и после каждой потерянной фигуры рвет волосы. Кто-то, наоборот, бросается вперед, беспечно обнажая фланги и легко отдавая на съедение свои пешки. Кто-то сразу предлагает дружескую ничью — мол, да что нам делить-то? Кстати, если это сделано весело и непринужденно, судьба может проглотить наглость и даже пожать вам руку. Есть и такие, которые после первого хода кладут своего короля набок и сдаются. Некоторые, наоборот, не сдаются, но при этом бесконечно просят дать им «переходить» — они, видите
Так случилось, что в начале ноября старик умер.
Изя пришел, как обычно, сразу после школы, открыл дверь данным ему ключом, окликнул хозяина и, не дождавшись ответа, вошел в спальню. Старик лежал на кровати, слегка запрокинув голову и свесив одну руку почти до самого пола. Черты его лица как будто обострились: щеки ввалились, нос вытянулся, скулы выпирали даже под гущей бороды. Глаза были открыты, а взгляд был уставлен в потолок, словно он что-то там рассматривал. Слегка отвисшая нижняя челюсть придавала этому взгляду какое-то немое удивление, словно перед смертью старик увидел что то над собой, да так и не смог отвести взгляд. В принципе, если бы не распахнутые глаза, его вполне можно было бы принять за спящего. Изя окликнул Леонида Андреевича, но как-то больше в пустоту, уже не ожидая никакого ответа. Затем подошел и потрогал руку — она была непривычно холодной. Изя никогда не видел мертвых, но почему-то совершенно не испугался. Его смущал только застывший взгляд старика. Изя был уверен, что, умирая, люди засыпают, а стало быть, обязательно закрывают глаза. Но это смущение он преодолел, вспомнив, что гоголевский Вий просил поднять ему веки. А если веки можно с чужой помощью поднять, значит, можно и опустить. Изя попробовал, и у него получилось. Теперь старик выглядел в полном соответствии с Изиными представлениями об умерших. Но что делать дальше, Изя не знал. То есть, конечно, он понимал, что нужно обратиться к взрослым, они вызовут милицию, дальше старика вынесут, положат в гроб и закопают. Эта цепочка была для Изи очевидной. Однако что-то подсказывало ему не торопиться. Почему — он и сам не знал.
Старика было, конечно, жаль. Бесчувственным Изя не был. Просто «накачанный» литературой и кино мозг говорил Изе, что смерть — это не просто смерть. Во многих фильмах и книгах старики, уходя в мир иной, обязательно что-то говорили на прощание тем, кто оставался. Например, «ну все, теперь ты знаешь больше меня и я тебя уже ничему научить не смогу» или «я передал тебе мое ремесло, теперь прощай». После этого они на секунду замирали, а затем резко откидывали голову, чтобы зритель (или читатель) понимал, что герой умер, а не просто шутки шутит. Таким образом, жизнь представлялась Изе эстафетной палочкой, которую надо успеть передать кому-то. В противном случае ты и сам не добежишь до финиша, и команду подведешь, и весь твой бег до этого момента окажется бесполезным. Старик передал Изе какую-то часть себя и своих знаний, и нет ничего удивительного, что с чистой совестью ушел в лучший мир.
Тихо тикали антикварные часы с кукушкой. Изя сидел у постели старика и слушал это тиканье, словно пытался разобрать: может, часы хотят сообщить ему что-то важное. Потом вышел на балкон. Тот был завален какими-то газетами и обломками мебели, покрытыми первым декабрьским снегом. Зиму в этом году обещали суровую. Изя поежился и вернулся в комнату. Затем взял ключи и вышел из квартиры, предварительно заперев дверь.
На следующий день он вернулся. Теперь он понимал, что надо заканчивать это хождение. Надо кому-то сказать. Надо отдать ключи от квартиры. Но судьба сделала упреждающий ход. Как будто нечаянно ошибившись, она подставила одну из своих пешек под удар. Не «съесть» эту пешку было выше Изиных сил. Много позже он понял, что у судьбы ничего нечаянного не бывает.
Была половина шестого, и Изя уже собрался выходить, когда в квартиру позвонили. Поколебавшись пару секунд, он все же открыл дверь — там стояла почтальонша.
— Ну, здравствуй, — сказала она, проходя, — как дедушка?
Неожиданно для самого себя Изя соврал.
— Да ничего… Болеет только.
— Да? — покачала головой почтальонша. — Ну мне только роспись его и…
Старик лежал на кровати, простыня закрывала ему пол-лица.
— Чего это он? — слегка опешила почтальонша.