Витя Коробков - пионер, партизан
Шрифт:
Он едва дождался возвращения отца с работы, а потом конца скудного обеда.
— Ты свободен, папа?..
Михаил Иванович не отмахнулся на этот раз от разговора. Они пошли в комнату, сели рядом на кушетку. Витя поднял на отца темные решительные глаза:
— Папа, пойми — я все знаю. Я знаю о твоей подпольной работе. А ты… а тебе, конечно, известно, что Нина Михайловна мне давала задания. И что я ни разу не завалил ни одного дела… Пойми, я же не могу так-просто терпеть и ждать! Я хочу работать вместе с нашими людьми, вместе с тобой…
Отец молчал. В глазах его была нежность
— Верь мне, папа. И не бойся, — торопливо зашептал он. — Я умею молчать. И все буду делать, как ты скажешь. Все. Я ничего не боюсь. Хочешь, проберусь ночью в комендатуру и расклею листовки на двери в кабинете коменданта? Хочешь?
— Ну, зачем же в кабинете? — покачал головой отец. — Кто их там будет читать? То-то и беда: горяч ты слишком, Виктор… — вздохнул он.
Но согласие было дано. Витя понял это по тому, что на другой же день отец попросил его отнести Анне Николаевне бланки пропусков и узнать, не приходил ли кто из леса.
По дороге Витя встретил Шурика. Оказывается, Шурик бежал к ним. Он сообщил совершенно неожиданную новость: они уезжают. Оккупанты, опасаясь нового десанта советских войск, давно строили укрепления в прибрежной полосе. Теперь они выселяли всех, кто жил в домах, примыкающих к набережной.
— Пришел полицай, — рассказывал Шурик, — и давай, понимаешь, выбрасывать вещи. Чтоб через час, кричит, духу вашего не было. Мама велела бежать к вам. Идем скорее, а то, понимаешь, поздно будет.
Единым духом они домчались до Купального переулка. Тетя Аня уже сложила свои немудрящие пожитки.
— Отцу передай, что зайду проститься, — сказала она.
В тот же день Воробьевы ушли из города. Они поселились в деревне Спасовке.
Теперь в городе остался только, один Витин друг — Славка. Но и тот лежал больной, и к нему не пускали: у Славки был сыпной тиф. Володя Житков еще раньше вместе с матерью перебрался в деревню.
Но Витя не скучал. Отец принес из типографии немного шрифта. По ночам они сидели вдвоем, набирали и печатали листовки. Это был долгий кропотливый труд. Литер не хватало. Приходилось, набрав несколько фраз, заключать набор в станок, делать оттиск на бумаге, а затем разбирать набор и составлять новый текст. Работа подвигалась медленно. За ночь успевали напечатать только пять-шесть десятков листовок.
Легче было бы писать от руки, но отец не соглашался:
— Пусть гитлеровцы видят, что наша организация живет, что у нас есть даже типография, — говорил он.
По вечерам, перед самым комендантским часом, Витя расклеивал листовки по городу.
Из лесу по-прежнему приходили связные. Витя помогал им разведывать укрепления на побережье, расположение постов на выходе из города, перемещение воинских частей.
Он так был поглощен выполнением этих своих обязанностей, что почти перестал думать о партизанском отряде. И вдруг все переменилось. Отца арестовали. Его взяли прямо на работе. В тот же день в доме был обыск. К счастью, гитлеровцы ничего не нашли: вся «типография»
Отец ничего не сказал о партизанском отряде, и только вчера Витя узнал, что они с отцом уйдут в лес, а мама будет жить в Спасовке: им нужна надежная квартира в деревне.
Они много дней скитались по селам Старокрымского района. Последняя ночь застала в Субаше. Здесь до войны частенько отдыхал Витя летом, играл с ребятами в прятки в тенистых садах, помогал убирать фрукты, собирал с пионерами колоски на полях. Он привез тогда домой много акварельных рисунков: «Домик в Субаше», «Восход луны», «Цветущая акация» — уж очень живописные здесь были места.
В этот раз остановились у старой знакомой — тети Сони. Витя провел чудесный день в обществе шаловливого сероглазого сынишки тети Сони шестилетнего Саши. В деревне было тихо. Гитлеровцы в этот отдаленный уголок заглядывали редко, тут можно было отдохнуть. Сашок пристал к Вите:
— Давай полисуем.
Смешной этот Сашок. До сих пор картавит.
— Без красок хорошо не нарисуешь, Саша…
Сашок сморщил носик, порылся у себя в сундучке и вытащил несколько лепешечек акварели.
Витя разобрал краски. Желтая, красная, синяя — небогато, но что-нибудь сообразить можно.
— Что рисовать будем? Лису?
Сашок кивнул: «Конечно, лису».
— Ну, смотри! — объявил Витя. — Сейчас придет лиса. Вот мордочка, носик, глазки. Ну, как?
— Похоже.
Витя промыл кисточку, смешал краски. Лиса стала огненно-рыжей. Потом на листе выросли холмы, окраина деревни. Одиноко встал, вытянувшись к небу, тополь. К забору прижались кусты. Мимо них, распушив хвост, осторожно пробиралась лиса. Луна поглядывала за нею: если бы она могла говорить, то многое поведала бы о проказах хитрой и лукавой лисы. Витя написал под рисунком: «На охоту».
Сашок не ожидал, что выйдет так хорошо. Он долго любовался картиной и вдруг неожиданно сказал:
— Лиса — фашист.
— Почему? — удивился Витя.
— Она за чем идет? — рассудительно объяснил Сашок. — За курами. И фашисты за курами ходят. За чужими. У нас всех поели.
Витя успокоил его:
— Ничего, Сашок, разобьем фашистов, новых кур вырастим.
Витя увлекся и сделал еще несколько рисунков. Он стосковался по любимому делу и рисовал, не замечая протяжных зевков и осовелых глазенок Сашка. Опомнился, когда малыш сладко засопел, склонившись русой головой на стол.
Витя взял его на руки, отнес на кровать, помог раздеться.
— Расскажи сказку, — уютно свернувшись под одеялом, сонно протянул Сашок.
— О чем же тебе рассказать, чудачок? — Витя задумался, уносясь в мыслях к тем далеким-далеким, как казалось ему, временам, когда сам он зачитывался сказками.
— Хочешь про Тома и Бена?
— Угу, — отозвался Сашок.
— Тогда слушай.
И Витя, прикрыв глаза, стал сочинять сказку про двух озорных мальчишек, которые целыми днями бегали по улицам и с которыми всегда случались какие-нибудь происшествия.