Вива Гевара!
Шрифт:
– А о твоем плане?
– Ну что ты! Это будет для него сюрпризом, – Эсперенца поставила бокал, взяла Малко под руку и потянула его к проигрывателю. – Давай послушаем музыку...
Малко и Эсперенца лежали бок о бок на белом ковре, положив головы на диванную подушку. Девушка в который раз ставила все ту же пластинку с песней о Падре Торресе. «Так и контрреволюционером недолго стать», – подумал австриец.
Отряд народного сопротивления не выдержал натиска шампанского и виски. Таконес Мендоза спал с открытым ртом, лежа на спине и положив руку на пистолет, который никак не гармонировал с обстановкой этой богатой квартиры. Рамос и Эль Кура, допив последнюю
– За наши успехи!
Малко чувствовал себя порядком усталым: у него слипались глаза, а песня о Падре Торресе окончательно добивала его. Он не выдержал и поднял звукосниматель проигрывателя. Эсперенца, казалось, только этого и ждала, чтобы приблизиться к нему вплотную. Никто из них не произнес ни слова, но между ними словно пробежала электрическая искра. Малко увидел, как под тонкой рубашкой обозначились острые соски ее груди. Губы девушки чуть коснулись его шеи.
– Я пойду, – неуверенно сказал Малко. – Мне нужно поспать.
Эсперенца встала на колени и горячими ладонями взяла его за руку.
– Нет, это опасно. Полиция сейчас арестовывает всех подряд. Из-за Гомеса.
Она встала и потянула Малко за руку. С бледным от бессонницы лицом и воспаленными глазами она казалась сейчас хрупкой и уязвимой.
Эсперенца толкнула блестящую белую дверь, за которой оказалась комната, освещенная двумя огромными серебряными подсвечниками с семью свечами каждый. В комнате не было ни одной картины – лишь огромный календарь с портретом Че Гевары, прикрепленный к стене над большой квадратной кроватью.
– Это моя спальня, – объясняла Эсперенца. – Знаешь, мой отец часто говорит, что я сумасшедшая...
Малко был близок к тому, чтобы разделить это мнение... Эсперенца замерла перед календарем и, склонив голову, погрузилась в благоговейное молчание. Внезапно Малко увидел, как по ее щеке скатилась слезинка.
Девушка взяла руку Малко, с силой сжала ее и повернула к нему лицо, на котором была написана вся мировая скорбь.
– Он погиб, – глухо произнесла она. – И мы даже незнаем, где. На годовщину его смерти мы собрались все вместе и молились всю ночь... – она умолкла и тряхнула головой. – Ладно, не будем об этом сейчас вспоминать.
Эсперенца спокойно сняла блузку и бюстгальтер. Ее грудь казалась слишком большой для такого хрупкого тела. У нее были мальчишеские бедра и тонкие икры; под велюровыми брюками не оказалось никакого белья.
Ее движения были естественными, чуть сдержанными, словно она исполняла торжественный ритуал. Эсперенца встала на колени на кровати, лицом к Малко; длинные волосы почти полностью закрывали ее грудь.
– Иди ко мне.
Малко слишком устал, чтобы сопротивляться. Когда он разделся, Эсперенца собрала свою и его одежду и бросила за дверь, в гостиную.
– Пусть они знают. Ты этого заслуживаешь...
Она привлекла Малко к себе и провела пальцем по его шрамам.
– Ты много воевал, – взволнованно проговорила она. – Как Хосе. Какое счастье, что Фидель прислал тебя...
Она коснулась теплыми губами шрама от ножа, который едва не отправил Малко на тот свет в Бангкоке, дотронулась кончиками пальцев до ямочек от пуль, полученных им в Гонконге... Затем она тесно прижалась к нему, раскрывшись, как благоуханный тропический цветок. Малко вмиг забыл об усталости. Эсперенца царапала ему спину, кусала плечи, изгибалась дугой и в конце концов протяжно застонала, уставившись влюбленными глазами на портрет Че Гевары.
– Почему ты решила выбрать революцию?
Он долго колебался, прежде чем задать этот вопрос. Разговор мог принять опасный характер. Наступило утро двадцать пятого декабря. Солнце поднялось уже довольно высоко, и день обещал быть очень жарким. Малко казалось, что его голова вот-вот расколется пополам. У него пересохло во рту, исцарапанная спина все время напоминала о себе. Хиппи призывали заниматься любовью, а не войной... Но Эсперенце удалось примирить ястребов и белых голубей: она занималась и любовью, и войной с одинаковым страстным энтузиазмом.
Положив руки на колени, она удовлетворенно, с чувством выполненного долга смотрела на австрийца. Если подобные ночи тоже засчитывались кастровцам в боевой актив, то Эсперенца могла рассчитывать на самые высокие звания... Она пылко поцеловала Малко и сказала:
– Такие мужчины, как ты, не должны жениться. Это просто преступление – сделать счастливой лишь одну-единственную женщину.
– Ты не ответила на мой вопрос, – напомнил Малко.
– Ты мне не доверяешь, верно? Ты приехал с Кубы, чтобы меня проверить. Я знала, что рано или поздно это произойдет. Так знай, что я с детства мечтала служить революции. В то время, когда я еще не слыхала о Че, мне было скучно жить. А теперь я живу. Я хотела присоединиться к его отряду в Боливии, но отец задержал меня в аэропорту. Я дала ему пощечину на глазах у всех... Но когда мне все же удалось сбежать из дому, Че уже не было в живых. И я поклялась продолжать его дело, выполнять его заветы, повсюду вести партизанскую войну и сделать из Венесуэлы второй Вьетнам.
Малко решил опустить ее с заоблачных высот на землю.
– Но твой отряд совсем невелик. А Дигепол [4] – мощная и беспощадная организация...
– Я не боюсь. Я знаю, что меня могут подвергнуть пыткам. Но меня ничто не пугает: через изнасилование я уже прошла. Кстати, именно тогда я и познакомилась с Таконесом. Однажды вечером я имела глупость выйти в магазин за сигаретами. Рядом появились четверо уголовников. Они втащили меня в машину, привезли на какую-то заброшенную ферму и по очереди изнасиловали, заставляя делать все, что приходило им в голову. Я думала, что сойду с ума. Я так кричала, что, казалось, больше никогда не смогу говорить. Таконес Мендоза появился в тот момент, когда двое из них спорили, чья теперь очередь. Помню все, как сейчас: Мендоза не сказал ни слова, просто вытащил пистолет, начал стрелять и ранил двоих. Остальные убежали. Тогда он добил раненых рукояткой пистолета, потому что у него кончились патроны. Мендоза увез меня к себе, в старую лачугу с соломенными тюфяками вместо кроватей. Я заснула. Он ко мне не притронулся. На следующий день я предложила ему деньги, но Мендоза отказался, сказал, что ненавидит несправедливость, поэтому и вмешался. Мы подружились...
4
Дигепол – венесуэльская политическая полиция.
– И никто не стал расследовать это преступление? – удивленно спросил Малко.
Эсперенца небрежно отмахнулась:
– Полиции до бедняков нет никакого дела. К тому же мой отец все равно замял бы эту историю... Я официально приняла Таконеса к себе на работу в качестве водителя, чтобы он имел постоянный источник дохода.
Малко решил вернуться к основной теме разговора.
– И все же, как бы ни были тебе верны эти люди, вас всего лишь жалкая горстка. Взять, например, Дугласа Браво: стоит его отряду спуститься с гор Фалькона, и он пропал. Здесь, в Каракасе, вам не удастся предпринять ничего серьезного.