Вивальди
Шрифт:
Или это я один дергаюсь, а мужики не дергаются? Тайна Майкиного происхождения держит нас на равном расстоянии друг от друга, не давая ни разорвать треугольник, ни сойтись в полном взаимопонимании. То есть, обессмысливая любые немедленные инициативы.
Умнее всего сидеть на месте и ждать.
Все дело было в том, что я не мог сидеть и ждать. Все это равновесие, равномерное разделение ответственности, показалось мне почему-то невыносимым. Пусть какой угодно результат, но результат!
Будем действовать, осторожно, но действовать.
Поначалу просто подойдем поближе и повнимательнее рассмотрим конструкцию
Вовремя я себе это сказал. Я в этот момент подходил к своему дому, взгляд нырнул в глубину двора, засек в слишком привычной картине непривычную фигуру. Я его сразу узнал — вежливый сержант. Он меня не увидел, потому что отвлекся на разговор с вороной в тот самый момент, когда я выходил из за угла дома.
Шаг назад. К подполковнику мне не хотелось. Но я все еще не был до конца уверен в том, что он не вправе меня выдергивать к себе в камеру за кольцевую дорогу. Может, все-таки пожаловаться в милицию. Мне не раз приходила в голову эта мысль. Но стоило мне вживе представить эту ситуацию: я пишу заявление участковому или кому-нибудь другому офицеру усталому и циничному, что свихнувшийся подполковник Марченко скрывается в одном подмосковном СИЗО, потому что боится мести неких сверхъестественных сил, управляемых пенсионером Зыковым, мужем задавленной старушки…
Нет уж, лучше без психушки.
Я быстро пересек сквер и затерялся между гаражами. Но ночевать где-то ведь надо.
Сначала я набрал номер Василисы, но уже на третьем звонке сообразил насколько это неуместно. И опасно. Ведь у меня даже Майки нет для защиты.
А поедем-ка мы к Любаше. Сегодня не тот день, который она для меня намечала, но вдруг у нее что-то есть для меня.
В институте ее называли Балабошина, потому что она непрерывно что-то болтала. Познакомился я с ней очень просто. Сидим мы в своей комнате с мужиками, прикидываем на сколько «пузырей» хватит собранных рупий, как распахивается дверь, влетает она, бухается на койку и обрушивает на нас предложение:
— А давайте спорить!
Заядлая, заправская комсомолка, когда этот отряд номенклатуры в полном составе двинул в бизнес, она оказалась не в последних рядах. Теперь ее можно было называть Баблошиной, от слова «бабло». Бабла этого у нее было много. Двухэтажный, тихий, пансионат в укромном переулке. И, помнится, он у нее не один.
— Знаешь, я где-нибудь тихо, на полатях, в людской, — сказал я, добравшись до ее заведения.
— Номера все укомплектованы, — заявила она не без гордости в голосе, как бы разглаживая меня взглядом. Я не обиделся — сам знаю, что мят, несвеж.
— Ничего, — сказала Балбошина, — подберем что-нибудь. Ты пока там разберись, немного поработаешь.
Заведение ее называлось «Под липами». У входа и в самом деле росло четыре крупных дерева этой породы. Мной занялась девушка в переднике, с обаятельной улыбкой и быстрой до неуловимости речью. Я все время переспрашивал, перехватывал ее посреди предложения и силой заставлял говорить медленнее.
В номере, как я понял, для прислуги — принял душ в помещении более плоском, чем даже шкаф. Вместо мятых джинсов и мятого, но довольно дорогого пиджака, купленного в Милане, мне выдали одежку типа Джевахарлал Неру, только радикально черного цвета. Еще я был похож на пастора, забывшего подшить воротничок. Брюки еле-еле
Балбошина оглядела меня, будто я уже полностью поступил к ней в услужение, и предложила пока пойти прогуляться-осмотреться.
Заведение ее было двухэтажное, московская барская усадьба, якобы реставрированная. Тихие ковролиновые лестницы, камерно тлеющие светильники, мореный дуб, начищенная бронза.
Бар: темно, прохладно, зеркала, полированные черные панели, все во всем отражается. Бармен спросил, не желаю ли я чего. Деньги у меня остались в миланском пиджаке, поэтому мне ничего не хотелось.
У стойки чахла старушка в сидячем сопровождении молодого человека в дорогом костюме и стильно подстриженного. На старушке много чего висело, посверкивало, она курила и болтала ногой, словно находилась на краю бассейна.
Играла музыка, но такая, что не понять до конца, она есть или нет.
Ввалились сразу две компании и расползлись по разным углам, где диваны буквой «П».
Делать мне в баре было нечего, побрел дальше.
Поднялся по очередной бесшумной узкой лесенке, раздвинул портьеры. Вот оно! Казино. Рулетка пока в замершем состоянии, а картишками вдалеке вон там посверкивают. Я сделал круг вокруг стола с рулеткой. Крутнуть ее что ли? Но почему-то не решился.
Кстати, а как я буду отрабатывать ночлег? Она мне что-то говорила на борту «Китежа», еще бы вспомнить — что?
Я вышел из казино.
А там что за дверь?
Открыл, вошел. Темень такая, что освещение бара могло бы показаться иллюминацией. При этом — ощущение довольно большого пространства. И, кажется, не пустого. Кто-то тут есть. И не исключено, что находиться здесь у него, или у них, больше оснований, чем у меня.
— Вы кто? — Спросили меня. Сам по себе этот вопрос труден для ответа, а тут еще смущало то, что я не смог определить мужской это голос или женский. Хотя, какая разница.
— Как вам сказать.
— Вам лучше покинуть помещение.
Я не обиделся, чувствовалось, что ко мне применена самая щадящая из возможных в данной ситуации мер. Извинился, и ретировался. И тут же натолкнулся на Балбошину.
— Ты чего туда поперся?! Как ты вообще нашел эту комнату?!
— Ты сама сказала — осмотрись. И если хочешь, так я вообще могу… где мой пиджак?
— Иди поешь.
Она тут же исчезла, и скандалу не на чем было разгореться. Говорливая девушка уже манила меня половником. Она явно мне симпатизировала, видя во мне собрата — такая же прислуга как и она, что-то вроде шофера.
Подала теплую окрошку; пить не стал, хотя чуть-чуть предлагалось. Помещение, где я питался, было странное, отдельное и тесное, как купе проводников. А чего, собственно, дергаться? Я скрываюсь от милиции, надо быть благодарным и за это. Скрываюсь от милиции, которая сама от кого-то скрывается. Если у меня ничего не получится, из того, что задумала Балбошина, она больше меня не пригласит — и это все! Останусь без теплой окрошки.
Во время еды немного поизучал жизнь народа. Ядвига, так звали говорливую, приехала из Астрахани. Странно, я бывал в Астрахани, там больше никто так быстро не говорит и не носит таких имен. Приехала поступать в институт, не поступила, в проститутки не взяли, теперь вот прибирается. Любовь Сергеевна строгая как Сталин, но жить можно.