Вивальди
Шрифт:
— Или не идем? — Коноплев обвел нас требовательным взглядом.
— Ничего не хочу сказать, — сказал Гукасян, как бы смущаясь, — но где гарантия что под подозрением только мы трое. Ни на одного из нас троих она так уж выразительно не смахивает. Извините, армянки я в ней никак не вижу.
— Тогда я не буду видеть в ней ни молдаванки, н и белорусски, — хмыкнул Коноплев.
Я думал, что мне ввернуть со своей стороны, и зазвонил телефон.
О, подполковник.
Он сообщил мне каким-то непонятно торжествующим голосом, что теперь ему все ясно с жертвами того взрыва на сборище пайщиков фирмы «Строим вместе». Мне было это все равно, но он не обратил ни малейшего внимания на мой тон. Он сообщил, что сильно ранены осколками разорванного автобуса не только четыре члена правления и главный бухгалтер, то есть люди в наибольшей степени виновные в разбазаривании средств, собранных у населения, но и «три представителя инициативной группы, которые полтора года водили за нос и инициативную группу, и основную массу пайщиков, а сами за это время получили квартиры в уже построеных домах».
— Понимаешь, только виновные! — крикнул Марченко так, что услышали даже мои собеседники.
— Ну, и что! — не сдержался и крикнул я в ответ. Коноплев и Гукасян деликатно подняли стаканы с выдохшейся минералкой.
— Как что, идиот! Понимаешь, все-таки началось!
— Что началось?!
— Господи, послал же мне Бог идиота в напарники, что я тебе только не вбивал в башку, ничего не впихивается. Все не просто так! Отвечать придется, понимаешь, придется, всем, и никто не может знать заранее, как и когда.
Я понял — он пьян. Получил по своим каналам эту мутную информашку, и сразу цап зубами за пробку. Это все камера. Камера до добра не доведет, особенно работника органов. Едет с возрастающей скоростью подполковничья крыша.
— Кто это? — Не удержался Гукасян.
— И за что это всем придется отвечать? — Дернулась щека Коноплева. Марченко так орал, что они все расслышали.
Я не видел никаких препятствий к тому, чтобы рассказать им эту историю. Майка присоединилась, сообщив, что у нее только что был понос, но теперь все хорошо. Ни одному из возможных отцов не стало сильнее хотеться ее в дочери.
Некоторые моменты моего рассказа Майка сопровождала толковыми, и даже смешными комментариями. Все было у нее «обхохочешься», и старик Зыков в ногах у майора Рудакова, и чокнутые музыканты, так и не отошедшие от истории с Вивальди. Случай с автобусом, конечно, всех заинтересовал больше всего. Поведение больших денег вообще загадочно, а тут…
— Даже — если все так, как говорит твой подполковник, твой подполковник рехнулся, — сказал уверенно, хотя и задумчиво Коноплев.
— Да, — кивнул я, — он все время про заговор, плетутся сети, «Граф тьмы» Кувакин, и вообще.
Тут они опять заинтересовались, и я рассказал им еще и про Кувакина.
— Ну, весь наборчик! — Устало махнул рукой Коноплев.
— Это так бывает, — Гукасян хмурил брови и отпускал их полежать мирно, — так бывает. Человек сам испугался, за себя испугался, он же виноват в этой старушке с машиной, и теперь ищет большую причину.
Коноплев кивнул.
— Да: вы не смотрите, что я вас зарезал, мадам, ведь все равно начинается чума. И посмотрите, какое глупое словосочетание «Граф тьмы», это что, к нему надо обращаться — ваше сиятельство!? Кстати, и к «Князю», это тоже относится.
Не потому что я так действительно думал, а просто, чтобы обозначить свое особое место в разговоре я начал:
— Ну, а вдруг, действительно что-то…
Все трое, даже девочка усмехнулись.
— Что? Закат солнца вручную? — Хмыкнула Майка, и тут же снова унеслась в туалет.
— Скорей всего — просто какая-то статистическая флюктуация. — Коноплев снова закурил, хотя повсюду висели надписи, что делать этого нельзя. — Ты оказался в том месте, где частота случайностей особого рода превысила какую-то норму, и стала заметна для глаза такого обыкновенного наблюдателя как ты. Люди, от которых ты не ждешь ничего этакого, начинают себя вести не как всегда. Вот как сын твоего Петровича. У великовозрастного нацбола проснулась общечеловеческая совесть. Бывает!
Он закашлялся.
— Статистика, — согласился Гукасян, неприязненно глядя на вырастающий пепельный столбик на сигарете молдавского белоруса.
Я понял, что мой номер закончен. Повеселил, хватит.
— Так, что с девочкой будем делать?
Пепел рухнул на идеальное деревянное покрытие, и разлетелся в пыль. Гукасян закрыл глаза.
— Да, — ткнул в меня окурком Коноплев, — вспомнил. «Миллиард лет до конца света», читал наверняка?
— Да, читал, и до сих пор считаю, что очень даже не слабая вещичка.
— Вот!
— Что вот?
— Я и нашел образ твоего синдрома.
— Нет у меня синдрома.
— Есть-есть, но теперь не будет, занозу нашли.
— А с девочкой ничего не будем делать, оставим пока как есть, — тихо сказал Рудик.
— Но у меня впечатление, что она нас тупо использует, — Усмехнулся я.
Коноплев тоже усмехнулся.
— Конечно, использует. Не Нина, а прям Наина, навела чары. Баба, конечно, с зубищами, но только что она может у нас отгрызть сейчас? Я, конечно, не благодарен ей за то, что спился и подох, но от резких движений воздержусь.
— И я, — кивнул Гукасян. — И денег дам. Немножко.
— Она не возьмет, — с какой-то даже свирепой радостью заявила вернувшаяся Майка. Было такое впечатление, что в туалете она не страдает, а наоборот пополняется чем-то бодрящим.
— Почему не возьмет? — Осторожно поинтересовался Гукасян.
— Потому что дура. Благородная.
— Благородная?! — Одновременно спросили Гукасян и Коноплев.
— Но мы хотя бы скажем ей, что теперь все открылось? — Спросил я.
— Я бы и этого не делал, — сказал Коноплев, — пусть она думает, что дурачит нас, в то время как мы будем дурачить ее. А эта, — он кивнул в сторону Майки, — не проболтается. Раз нам не проболталась, то и Нинке не проболтается.
— За отдельную плату.
— Я вылечу тебя от поноса. — Сказал Коноплев.
Мне не слишком нравился исход заседания. Все замирало в новом, сложном состоянии, а у меня, кажется, не было моральных сил для обслуживания таких запутанных отношений. И я не верил, что такая надуманная конструкция способна просуществовать хоть сколько-нибудь долго. Но, с другой стороны были и положительные моменты — я свалил с души камень по имени подполковник Марченко. Консилиум частичных отцов однозначно признал его чокнувшимся.