Вивальди
Шрифт:
Нет, придется, конечно, уйти. Только как это сделать не дав повод считать себя идиотом? А, у меня ведь мало времени.
— Скажите, а она долго там пробудет?
Мне показалось, что у охранника глаза сделались настороженные. Вот именно этого вопроса он от меня и не ожидал. Я скосил взгляд и увидел кривую улыбочку на губах девушки за стойкой. Девушка была некрасивая, но улыбалась с позиций какого-то превосходства. Превосходства над Ниной?
Охранник, наконец, нашел рациональное зерно в моем вопросе:
— Вы что машину неудачно поставили?
Так, что он имеет в виду? Ах, вот он, кажется, что имеет в виду! Он думает, что это я ее привез! Это открытие меня разъярило. Привез, и должен забрать! Доставщик! Конечно, надо было его послать, но я выбрал более пассивный способ обороны. Произнес бледными вялыми губами:
— Нет, мы на автобусе.
Глаза у громилы сделались смеющимися при каменном лице, а девушка за стойкой выразительно поджала губу.
Нет, я из этой ситуации должен катапультироваться. Почему я, действительно, не на машине? Это же дико смешно — сутенер развозит своих девочек на муниципальном транспорте.
Подожди, подожди Женя, почему сразу самый страшный вывод?! Ну, с чего ты решил, что она именно утренняя бабочка. Потому что ты ее ненавидишь, и тебе было приятно видеть ее вляпавшейся в дерьмо? Ты в белом фраке, а она… Стой! А с чего ты вообще решил, что сюда вошла именно она. Ты же не видел этого. Есть только косвенные улики. Абсолютно косвенные.
Хлопнула дверь в недрах «Помпея», послышались шаги. Мой взгляд метнулся в поисках источника новых звуков. Рядом со стойкой некрасивой девушки висело зеркало в рост человека. В нем отражался приближающийся по коридору мужчина в белой, расстегнутой рубашке. Девушка испуганно встала. Мужчина подойдя к стойке, перегнулся через нее и чем-то там щелкнул.
— Вечно у вас трубка не так лежит!
— Извините, Анатолий Борисович.
Шеф был так же рыж и самоуверен, как известный персонаж того же имени. Он скользнул по мне взглядом, и сказал девушке, что его ни для кого нет. Она старательно кивнула.
В этот момент зеркало посветлело — дверь в глубине отражаемого коридора отворилась, видимо — самопроизвольно, и я там увидел… Кто бы мог подумать! Нина расстегивала пуговицы на своей блузке. Это что-то новое в парикмахерском искусстве.
Анатолий Борисович развернулся и решительно двинулся туда.
И тут зазвонил мой телефон. Никогда я еще так не радовался тому, что он у меня есть. Пусть, кто угодно, пусть Василиса, пусть даже Марченко… Номер был незнакомый. Ладно.
Я встал. Решительно и свободно, потому что человек, которому позвонили по мобильнику, тут же выпадает из-под юрисдикции любого очного разговора. Его, убегающего с прижатым к уху куском пластика, простят, сколь бы объективно невежливым он не был в этот момент. А про Нину додумаем потом.
— Это я, — приглушенный голос в трубке. — У меня мало времени. Выкрал телефон. Я не болен, Женя, не болен, запомните это. Хотя я и лежачий, но меня возят на процедуры, и я кое-что разузнал. Главное осиное гнездо у них в здании старой лаборатории. Это только сверху она старинная. А на самом деле там стоят железные саркофаги, в них укладывают людей. Я видел, как они туда заходят сами, а потом их вывозят на носилках. Женя, действуйте. Мне уже все равно, но я еще посражаюсь. Женя, проникните в лабораторию, подключайте общественность, затевается что-то страшное… Все, я больше не могу говорить, сюда идут.
И Ипполит Игнатьевич отключился.
Я стоял на улице. Доходило до меня только что услышанное медленно. Я обернулся в сторону «Помпея». Охранник стоял на крыльце. Нет, дорогой, в следующий раз. Сейчас я не готов к разговору по душам с матерью возможно моего ребенка, выбравшей работу утренней девушки по вызову.
Я вообще ни к чему не готов, мне просто надо где-то отсидеться и подумать.
Мне пришлось немного подождать на лестнице, прежде чем Лолита меня впустила. Я вошел в квартиру, когда по ступенькам с третьего этажа скатилась стайка весело матерящихся девок, закуривающих на ходу. Влажностью воздуха жилище печальной однокурсницы напоминало баню. Да и вообще все было чуть сырое, требовавшее проветривания и просушки.
— А чего они убежали? — спросил я, и тут же вспомнил: Лола уже объясняла мне, что таковы правила — никаких ночевок. Таково было условие голландского благотворительного партнера. Европейский опыт работы показал, что в противном случае точка практически обречена на превращение в вертеп. Травка, пиво, мужики…
— Они только обстирываются, моются, гладят, я им варю суп, котлеты. И в чистеньком обратно в нашу суровую реальность. Я тут дезинфицирую все потом. Денег не даю никаких.
Мы сели на кухне. Она поставила чайник. Он сразу зашумел, дал струйку пара, смотревшуюся как явное излишество.
— А ты что — как журналист интересуешься?
Вон она что подумала. Нет, я не «разгребатель грязи», психология обитателей городского дна меня занимает мало, и жалости, сказать по правде, я к ним особо острой не испытываю.
— Знаешь, Женя, ничего интересного от них не услышишь. Это только кажется — жизнь у них бедовая, ужасы всякие интересные… нет.
— Нет?
— Да. Все или очень банально, по-дурацки, или выдумки всякие. Особенно много дерут из сериалов. Имена только меняют. И главное — мне иногда кажется, что мало кто из них реально, по-настоящему, изо всех сил хочет выбраться.
Честно говоря, от Лолы услышать это было неожиданно. Наша вечная благотворительница рассуждала в слишком не свойственной для нее манере. Трезвый взгляд на вещи — не ее стиль. Сколько себя помню, она всегда о ком-нибудь пеклась. Сама любила рассказывать, как носилась с каждым птенцом, вывалившимся из гнезда, с каждой перебитой кошачьей лапкой. Дома на нее все орали, потому что ни родителям, ни братьям не нравился ее домашний санаторий для всякой никчемной живности. Теперь птенцов заменили вывалившиеся из нормальной жизни привокзальные шлюхи. Прямая линия судьбы. Впрочем, стоп.