Вивальди
Шрифт:
К тому же я обладаю исконной склонностью к слуховым и зрительным галлюцинациям. Всегда мне слышится и видится что-то не то. Помнится, меня сильно смущала в детские годы одна песня. Там была такая строчка: «Котятки русские больны». Мне даже снились эти несчастные «котятки», во время мертвого часа в пионерском лагере. Потом я об этом забыл, и в зрелые годы уже во время какого-то ретро концерта услышал ее так, как надо: «Хотят ли русские войны?»
А когда я только приехал в Москву, моему слуху все время мерещилось что-то не то. Особенно в метро. Когда я приезжал на станцию «Охотный
Когда я шлялся по городу, мне все время попадались на глаза вывески, которых в реальности в природе не было. Я видел «Театр русской драки», вместо «Театр русской драмы». И таких случаев были сотни. И я сейчас только о забавных, которые можно пересказать как что-то более менее интересное. А ведь много было мелкого индивидуального, ни для чьего больше ума не питательного буквенного мусора. Такое было впечатление, что по городу временами идет какая-то смысловая рябь, что сквозь привычный и понятный, пусть временами и дикий его текст, проступает какой-то первородный словесный хаос, едва-едва укрощенный.
Однажды увидел на рекламном плакате возле кинотеатра «Мир» огромную надпись: «Кинг Конг — жид!»
Я долго не мог понять, в чем тут дело. Я осознавал ненормальность этого заявления, но никак не мог понять, в чем именно она заключается. Когда я все-таки понял, что Кинг Конг — всего лишь «жив», а не то, что мне почудилось, мне стало стыдно. Неужели, мое бессознательное совпадает в со скрытой хаосностью Московского логоса именно в этой точке?!
Однажды в веселой компании зашла речь на эту тему. Я вспомнил своих «котяток», и был потрясен, что не я один был жертвой этого звукообмана. Сразу несколько человек вспомнили об этих, неизвестно откуда взявшихся зверушках. Евтушенко не имел к ним никакого отношения.
Конечно это, так мы признали, не галлюцинация, а феномен особого, неисследованного рода. Галлюцинация имеет хождение только в клетках головного мозга визионера, чем бы она там ни вызывалась. Наши же «котятки» это реальная реальность, просто менее плотная, чем та, в которой мы повседневно обитаем. Временами она проявляет активность — пытается прорваться к нам и немного попугать, или просто подурачить наши менталитеты.
Тогда мы в эту сторону не углубились, да и вообще скоро сменили тему под воздействием новой алкогольной волны. Но мне эта идея куда-то запала.
Достаточно сказать, что я даже профессию себе выбрал по этой части. Кусок хлеба добываю в непрерывной толкотне толкований.
Впрочем, теперь это, кажется, в прошлом.
Сейчас самое важное, из всего что вспомнилось — коллективность этих «галлюцинаций».
Что происходит?
Москва, если брать ее не как населенный пункт, а как единый, большой смысл, как универсальный принцип, расшатывается. Поскрипывают перекрытия, из щелей сыплется бетонный песок, выпадают отдельные кирпичи, отслаиваются куски штукатурки… Это не старость, не механическая изношенность, это что-то другое. «Под нею хаос шевелится». Иногда он начинает шевелиться сильнее. Год активного хаоса. До чего мы можем дойти, двигаясь в этом
— Куда мы едем? — спросила меня снизу Майка.
Вагон уже полностью успокоился. Через несколько остановок они решат, что им все это показалось.
— Мы никуда не едем, мы выходим.
— Зоопарк проехали.
Мы вышли из вагона. И услышали за спиной снова:
— «Уважаемые пассажиры, будьте взаимно вежливы, уступайте места пожившим женщинам, одиноким инвалидам, беременным старикам».
Майка громко захихикала.
Поезд с вновь удивленными пассажирами тронулся дальше.
Поднявшись наверх, достал свой телефон, а он оказался разряжен. Воспользоваться Майкиным я не мог, потому что номер подполковника я не помнил наизусть.
Придется ехать. Собственно, так даже лучше. По телефону толком не поговоришь. Я перестал думать о подполковнике снисходительно.
Мы находились в пяти минутах ходьбы от моего дома. Я вошел во двор, отыскивая взглядом милицейскую засаду. Во дворе было шумно. На деревьях сидели люди с бензопилами, и вгоняли в пределы нормы самые растопыренные клены. Тут же шныряли какие-то коты и школьники, не взирая на запрещения. Ничего похожего на затаившегося милиционера я не обнаружил.
Стали лучше маскироваться?
А, с другой стороны, может Марченко надоела эта история и никого не прислал? Или милиционеры перестали слушаться безумного начальника. Доберемся собственными колесами. И машина целее будет. Подальше от вооруженных молдаван, что обрушивают на землю древесный хлам. Как вон тот сверкает золотым зубом! Только позволь — он тут все подпалит.
Настроение у меня было скверное. Как будто ехал сдаваться. Не в уголовном, а в интеллектуальном смысле. Что это с тобой случилось, Женя? Услышал, что поезда в метро стали материться, и готов уже перейти на сторону тюремного философа? Я уже не категорически отрицаю его теорию какого-то непонятного заговора против населения нашего мегаполиса?
Надо поговорить.
Звуковая диверсия в метро — просто последняя капля в той чаше, где уже все то, о чем мы говорили у Сагдулаева. И автобус, и Черкизовский рынок, и молчание в мире духов, и почка Родиона, и дорогие девушки, повалившие валом в структурную лингвистику.
Мы медленно петляли по дорожкам между домами.
Правда, перед подполковником можно и не разоружаться. Просто — прибыл проведать. Молчал телефон? Ну молчал. Потерял. Нет, лучше даже — украли! Пусть, кстати, найдет, он же милиция.
Я хрипло и длинно хмыкнул, чем вызвал живое внимание спутницы. У меня не было сил думать об этой стороне своей жизни всерьез. Некстати вспомнил о приступе своей слежки за Ниной. Что это было? Ведь не ревность же, конечно. Ведь ни в какой ужас я не пришел, узнав, чем она на самом деле занимается. Хорошо хоть не был ею вычислен. Нет, честно, чего хотел добиться? Ведь буквально полыхал весь от охотничьего азарта.
Что это было?
И тут нашелся ответ: Господи, ведь все просто, этот приступ проходит по тому же разряду явлений, что и музыкальный мститель, автобус, вагонная матершина…