Вивальди
Шрифт:
Мне стало на мгновение жарко, а потом сразу холодно. Так, значит, и я подвержен, и на меня иной раз накатывает! Нет, не надо на себя наговаривать.
— А куда мы едем? В другой зоопарк?
— Не совсем. Хотя, можно сказать и так. Как минимум обезьянник там есть.
— А-а. — Заинтересованно сказала Майка.
Чтобы как-то развеять холод, все еще стоявший внутри, я затеял разговор:
— Скажи, а дядя Рудик бывает у вас в гостях?
— Нет.
Врет, наверно.
— Скажи, а ты давно учишься в этой школе?
— Полгода. Как Нина устроила, так и учусь.
Меня, не знаю
— Как я понял, ты там на пятидневке?
— Да вот именно что. Чтоб дома не торчала.
— А на выходные…
— Я же уже говорила — Нина таскает меня то к тебе, то в кафе, то в редакцию к дяде Вадику. Он в воскресенье готовит выпуск на понедельник. Ему выгодно, он от тещи сбегает, и я тут же заодно болтаюсь.
— А дядя Вадик…
— И дядя Вадик не бывает у нас, и ты не бываешь, и Нина ни с кем из вас не спит.
Понятно.
Пробка. Радио. Я хотел найти музычку, но споткнулся о лихорадочный говорок корреспондента. Речь шла об интересном. В минувшую ночь в городе возобновилась деятельность «автомобильных вандалов». Пару лет назад, как бы в подражание парижским пригородам, прошла по Москве серия поджогов автомобилей. Но стоило тогда стихнуть арабскому примеру, как и наши свернулись. Все же, как ни крути, Париж до сих пор законодатель моды во всем.
Тогда, кажется, удалось найти пару впечатлительных недоумков, возбужденных заграничными кадрами. Прошлой же ночью, тараторил репортер, было уничтожено до сорока машин в Новогиреево, Кузьминках, Братеево, и, насколько можно судить, у милиции нет задержанных, даже и комментариев нет.
— Сколько же надо сжечь машин, чтобы не было пробок в Москве, — серьезно сказала Майка.
Мысль была правильная, но я не стал хвалить девочку, она и так явно сверх всякой меры горда собой.
— А чем она зарабатывает? — Спросил я, когда мы все же осторожно тронулись.
Майка явно не поняла, что от поджогов мы вернулись к ее семейству.
— Нина по-прежнему стрижет, да?
— Меня стрижет, но салон-то у нее отобрали. И дачу отобрали. И другую квартиру, где ее отец жил.
— Дедушка?
— Дедушка. — Согласилась Майка. — Старенький был сначала, а потом умер. Теперь живем все вместе.
Как меня раздражает детская речь. Они часто пропускают задним планом огромные куски смысла, считая их чем-то само собой разумеющимся, а ты додумывай. Вот, что она сейчас сказала?
— А ты не сказала ей, что мы все — Гарик, Вадим — ну, познакомились.
— Зачем?
Она ответила так, что переспрашивать было неловко. Что я дурак — что ли? Меня выручил милицейский чин — началось его интервью в связи с многочисленными поджогами автомобилей в городе. Он сообщил очень интересную подробность: не поступило ни одного заявления от потерпевших. Такое впечатление, что горели ничьи машины. Что вы об этом думаете? Спросил репортер. Чин ответил, что ему история эта не нравится. Надо думать, что тут не простой вандализм, не стихийный выплеск дурной молодежной энергии, а работа организованная. В каком смысле? Может статься, имеет место шайка, выясняющая, какие хозяева сейчас отсутствуют в городе. Зачем это? Чтобы было время замести следы. А машины грабят, перед тем как поджечь? Работаем над этим, несколько двусмысленно ответил милиционер.
Мы вынеслись на открытую воду, очень скоро перемахнули через кольцевую дорогу.
— Скажи, а что это у нее за большой такой саквояж?
— У Нины?
— У Нины.
— Там трубки какие-то.
Хорошо, что не трупики.
Нину можно было понять. Зачем демонстрировать ребенку, тем более своему, инструменты позорного ремесла. Но с другой, очень хотелось узнать, что это за «трубки». Может быть, сборный шест для утреннего стриптиза?
Я припарковался метрах пятидесяти от РОВД.
— Здесь посидишь, или со мной?
— Зачем здесь?
Настроение у меня было паршивое, слишком неприятные воспоминания были связаны с этими местами. Особенно вон с тем забором, с колючими проволочными украшениями по верху. А ведь мне именно туда. Я покосился на Майку, пожалуй, она выгодна сейчас для меня. Мужчину с ребенком скорее пожалеют, если что. Девочка решительно вышагивала рядом со мной, не догадываясь, что я внутренне ею, в общем-то, торгую.
Поворачиваем за угол, вот они — три ступеньки и стеклянная дверь, как будто внутри не маленькая тюрьма, а цветочный магазин. Все становилось на свои места, стоило лишь шагнуть внутрь. Узенький пенал предбанника в серой краске, густо зарешеченное окошко, за которым виднеется погон с тремя звездочками.
Когда я назвал фамилию подполковника Марченко, в глубине произошло быстрое, собранное движение, лязгнула дверь, и в предбанник вышли двое, в портупеях, с расстегнутыми кобурами.
— Ваши документы!
— А у меня нету документов, — С вызовом заявила Майка.
Меня даже обыскали, причем не формально, а с полным прощупыванием. Я очень жалел, что не поставил телефон на зарядку. Информация, добытая из моего паспорта, сильно смягчила поведение милиционеров. Оба они были мне не знакомы, но обо мне знали достаточно. Знали, что мы с Марченко знакомы.
— Я могу поговорить с ним? Девочка пока здесь посидит, — сказал я, и, оглядевшись, не увидел ни одного стула.
Один из офицеров отвернулся, другой, несколько раз шмыгнув носом, сказал.
— Его нет, увезли.
— Открытая форма туберкулеза, — добавил второй.
— Врачи говорят — он ее здесь подхватил.
— Харкал даже кровью.
При поступлении слишком неожиданной информации, я в первый момент тупею. Словно глохну. Они еще продолжали что-то говорить, а я переживал приступ непонятного ужаса. И ощущение потери, как ни странно. Оказывается, Марченко, был для меня, очень важным элементом общей картины. Точкой, от которой можно было отсчитывать хоть что-нибудь. Единственный человек, говоривший, говоривший со мной на одном языке.
И самое главное — наконец, я понял, что меня испугало.
Наказан!
Он все-таки наказан. Как бы ни скрывался, в каких бы теориях ни прятался — наказан! По справедливости! Самосвал не мог въехать в камеру СИЗо, а туберкулез способен достать где угодно.
— В общем, он велел вам передать это.
Мне протянули папку. Старинную папку, со свалявшимися матерчатыми завязками и чернильными кляксами.
Я повернулся, чтобы уйти.
— А куда его отвезли? — спросила Майка.