Вивальди
Шрифт:
А вот про несчастных детей: психологи утверждают — массовые сдачи властям «похитителей детей» по всему миру, произошли в результате воздействия «австрийских примеров». Мол, дикие отцы, державшие в подвалах десятилетиями своих дочерей посмотрели на несчастного герра Кампуша и прониклись, и сразу в полицию. В доказательство того, что такие массовые «добромании» возможны, приводился пример из истории Ирландии. Там в середине 19 века, местные алкоголики собрались на свой съезд и решили: все, бросаем пить, потому что долее так нельзя. Гибнем как народ. И бросили. Около полумиллиона человек.
Продавшица мясного магазина пыталась в подсобке покончить
Я встал и побрел в ближайший магазин. Не для того, чтобы поставить следственный эксперимент, просто захотелось поесть. Меня не обсчитали, и не обвесили, просто устроили аттракцион на тему «нет сдачи». С каким ощущением собственной правоты меня послали, когда я заикнулся, что отсутствие сдачи это не моя, а их проблема. В ответ на довольно мягко высказанное соображение, что в магазине должно быть удобно покупателю, а не продавцу, меня оскорбили несколькими способами. И, что самое приятное, стоявшие в очереди за мной покупатели встали на сторону продавщицы, демонстрируя полную ей лояльность, как будто она, как в советские времена, являлась представителем власти, и могла осерчать на них, и отказаться менять свой товар на их деньги. Где наше братство покупателей!
Когда же при переходе улицы — строго по зебре — меня демонстративно отказался пропускать большой, красивый, гордый джип — он прорычал мимо почти отдавив мне ботинки, я был почти счастлив. Мой мир пребывал в порядке, все как всегда, все на местах. И мусор вокруг урн, а не в них.
С полчаса я бродил по дворам, пока не оказался у дома номер 9, что за булочной и школой глухонемых, там испокон веков, еще до расстрела Белого Дома в торце укоренилась одна фирма: «ООО Ответственность». Общество ограниченной ответственности. Собственно, именно с потрясенного созерцания этой вывески началась во мне работа, закончившаяся «Зоилом». Вот она — червоточина, первая дырка в моем макрокосме. Фирма была на месте, и я улыбнулся вывеске и толстому человеку курившему у входа. Я был рад, словно нашел зачинщика беспорядков.
Глядя в кухонное окно на детскую площадку, где на скамейках сидят полные, роскошные, видимо азербайджанские мамы, и радостно возится симпатичная черноглазая детвора, я покорно кивал и подливал себе пива. Все справедливо. Если у меня нет детей, я ведь не могу требовать, чтобы пустовала детская площадка.
А вот что еще нам сообщает телевизор: на московских кладбищах настоящий бум. Некоторые могилы просто утопают в цветах. Причем, речь идет не о Высоцком или Андрее Миронове, и не о Есенине. Вдруг на некоторых, абсолютно ничем не примечательных могилах, чаще всего недавних, стали по утрам обнаруживаться огромные букеты, дорогие, выспренние собрания цветов.
Я блуждал по каналам, и на третьем наткнулся: раскрыто дерзкое преступление-хулигантство. Некий Антон Криворучко, пользуясь своим служебным положением и техническим образованием, проникал в автоматическую систему оповещения в поездах московского метрополитена, и вносил в записи свои изменения. Изменения носили похабный характер, на что поступили многочисленные жалобы пассажиров. Задержанный — тихий, маленький человек с прыщавым лицом — заявил, что раскаивается в содеяном. Выступивший вслед за этим врач высказал мнение, что Криворучко не здоров психически. Существует такой вид заболевания, когда «больного
Не знаю почему, но меня это известие огорчило. А вдруг, если хорошо покопаться, то за каждым таинственным и странным фактом последних дней стоит такой Криворучко. Это не конец света, а чье-то «неодолимое» желание подурачиться. А что, если никакой бездны поблизости нет, а просто главный демиург этого мира носит фамилию Криворучко.
Но тут мне припомнился взорвавшийся автобус с деньгами, пылающие по ночам машины, разбитый отцовским горем Петрович, и я понял — успокаиваться рано.
Криворучко — исключение. В колоссальном вале необъяснимых событий может затесаться и некоторое количество объяснимых. Кто знает, может, отыщется и хулиган, нападавший на музыкантов в подземных переходах. И его тоже осмотрит врач, и скажет — ничего страшного.
Это ничего не меняет.
И тут звонок в дверь.
Мне не хотелось ни с кем встречаться. В данный момент сильнее, чем когда бы то ни было. Я прокрался в прихожую на цыпочках и осторожно глянул в глазок. И уже в следующую секунду я отпирал дверь.
Ипполит Игнатьевич вошел с таким видом, будто мы заранее договорились о встрече. Спокойно поздоровался. Он выглядел обыкновенно, никаких следов издевательств или измождения. Даже задумчив был почти как обычно. Он сел в кресло рядом с диваном. Я встал спиной к телевизору, где рассказывали о группе школьников, угнавших воздушный шар с горелкой из аттракциона в парке Хабаровска. Все это в знак протеста против ЕГЭ. Я еще не решил, как относиться к этому событию.
Ипполит Игнатьевич посмотрел на меня снизу вверх, при этом, в каком-то смысле и сверху вниз, как человек бывалый смотрит на не нюхавшего пороху.
— Меня выгнали.
Мне нечего было сказать, и я ничего не сказал.
— Они обвинили меня в краже телефона у санитара Камбарова и вынудили уйти.
— Не хотите кофе?
— А у вас нет ничего выпить, Женя?
У меня были только остатки паленой текилы, купленной в алуштинском магазине год назад. Разумеется, старику, да еще перенесшему такое, предлагать это пойло конечно было нельзя.
Я налил ему треть стакана, принес на блюдце, куда положил еще половинку безвкусного зимнего яблока, за неимением лимона. Он выпил, закусил. Не поморщился, и не поблагодарил. Он, видимо, считал, что мы с ним все еще участвуем в какой-то совместной борьбе с темными силами, и сейчас он находится не в гостях, а на явке.
— Поздно. Товарищ Ракеев опоздал. Главное мне узнать удалось.
Я никак не мог определиться со своим отношением к нему. Он временами казался мне почти жалким, почти комическим персонажем, но, вместе с тем, куда деть майора Рудакова и подполковника Марченко?! Я молчал, я не стал спрашивать, что именно ему удалось узнать. Пусть все рассказывает сам.
Он покосился на свой пустой стакан. Извольте. Я налил еще грамм пятьдесят, и извинился, что нет лимона. Зачем? Если уж извиняться по этому поводу, то при первой рюмке. Значит, все же, дергался.
— Я ведь хорошо, очень хорошо знаю устройство этого учреждения. У Модеста Михайловича было не совсем правильное обо мне представление. Он думал, что я тихий дурак в нарукавниках, я мне до всего было дело. Я совал нос повсюду.
Я вспомнил, что Модест Михайлович отнюдь не вспоминал об Ипполите Игнатьевиче как о божьем одуванчике, но промолчал.