Вивальди
Шрифт:
Некоторое время пациент лежал неподвижно. Потом бесшумно отбросил одеяло, встал, и быстро скользнул в угол, где была дверь, за которой находились унитаз, душ и раковина. Пациент открыл воду и припал губами к соску. Долго наливался водой, потом сунул в рот два пальца и изверг в унитаз целый водопад. Потом он открыл дверь небольшого холодильника в ногах кровати, достал бутылку молока и выпил ее всю. Вытер белую полоску на губе рукавом пижамы. Услышав шаги по коридору, ловко юркнул обратно в постель.
Медсестра, проходя по коридору глянула внутрь через прозрачную верхнюю половину двери.
Когда она удалилась, молодой человек снова встал, обмотал бутылку полотенцем, пристроил ее на подушке, и скомкал одеяло так, что при взгляде из коридора можно было бы подумать — пациент на месте. Осторожно приоткрыл дверь в мягко освещенный коридор, опасливо выглянул.
— Ну и что?! — Модест Михайлович бросил список генерала на стол. — В чем вы хотите меня уличить?
— Эти люди бывали здесь, — произнес я тихо, как бы из-за плеча генерала.
Доктор вздохнул.
— Если я признаю хотя бы это, то уже нарушу врачебную тайну.
— Это мы уже слышали. — Сказал генерал.
— Причем, как вы сами понимаете, тут мы имеем дело с тайной диагноза людей очень известных, очень уважаемых. Очень мстительных. — Улыбнулся доктор.
Я вспомнил про заместителя министра, только вышедшего из этого кабинета.
— Я уже обещал вам не использовать это ни в каких журналистских целях.
Он мучительно зевнул, он меня презирал. Опять схватился за телефонную трубку, на кого-то там накричал. Тут же стал извиняться. Было понятно, что тревога, разъедающая его изнутри, в меньшей степени связана с опасностью исходящей от нас с генералом. У него есть страх пострашнее. Интересно, что это. Министр какой-нибудь, большой генерал, побольше Пятиплахова, магистр ордена тайных психомасонов?
— Растолкуйте, наконец, что вам от меня надо?! — Сказал он устало, отпав от трубки.
— Мы хотим понять, что происходит? — Выплевывал слова Пятиплахов.
Главврач некоторое время затравленно и неприязненно посматривал то на меня, то на генерала. И вдруг довольно громко крикнул:
— Я тоже хочу понять, что происходит. Очень хочу!
Не понимая природу его тревоги, я не представлял себе, какую дальше применять тактику. Кроме того, я ведь и не знал, какого рода результата добиваюсь. Не знал и того, какой результат нужен генералу, и может ли он быть схож с тем, что нужен мне. Надо было нам хоть о каком-нибудь плане общих действий условиться. А так я что могу сделать — вывалить ему все про «конец света»?
Мы сидели друг против друга, уныло переглядываясь. Группа захвата стоит в пробке? Модесту вообще в ней отказали? В какой-то момент я начал ждать, что он сейчас просто вежливо потребует: пошли вон!
Не-ет, почему-то он не может этого сделать.
Модест Михайлович встал, открыл дверцу шкафа скрытого в стенной панели, достал оттуда бутылку — сильно початую — водки и предложил нам. Я согласился, а Пятиплахов неожиданно, и очень решительно отказался. Профессиональная выучка? В решающий момент наш особист хотел быть максимально трезвым?
Мы выпили с врачом и он вдруг заговорил. Причем намного энергичнее, чем до этого. Явно дело было не в напитке, не мог он оказать настолько радикального действия.
— Не отрицаю, в этой истории есть некая странность. Но мы то, «Аркадия» здесь причем? У нас обычное, хотя и очень современное лечебное заведение. И все! Я понимаю, не вполне нормальный ветеран Зыков рассказал вам много интересного про старое здание «лаборатории» графа Кувакина. Да, на ее фундаменте построен лечебный комплекс. Несколько суперсовременных саркофагов. Каждый — небольшая электронная автоматическая лаборатория. Мы укладываем туда пациента, налепляем всякого рода присоски, на голову, чтобы снять энцефалограмму, в другие места, чтобы записать другие электрические токи и потенциалы, которые существуют в человеческом теле, запускаем в кровь несколько видов наноагентов…
— Пока понятно, — заметил генерал.
— На самом деле, все сложнее, и я не инженер — всего лишь как бы главный оператор при очень сложных механизмах.
— Не прибедняйтесь. — Угрожающе усмехнулся генерал.
— Не разговаривайте со мной так, мне неприятно. Я стараюсь быть максимально откровенным. Не знаю, правда, почему. Я не конструировал эти очень сложные и очень дорогие приборы. Вы даже не представляете… Что происходит с пациентом, когда он оказывается внутри этого саркофага? — мы их называем капсулами. Начинается осторожное, очень корректное, осмотрительное воздействие на весь ансамбль энергетических биоинструментов, при помощи которых поддерживается наш индивидуальный ментальный статус. Снимаются ненужные напряжения между отдельными частями общей психической конструкции, мы как бы «проветриваем» душу.
— Промывание мозгов, — перевел генерал сказанное на привычный язык. Модест Михайлович посмотрел на него с сожалением.
— Личность остается абсолютно сохранной. Мы, наоборот, возвращаем человека самому себе. Мы, конечно, сохраняем все записи об этой процедуре.
— Вот это уже интересно. — Сказал деловито генерал, — и как вы их потом используете?
Доктор вздохнул и опустил глаза.
— Никак. Это ведь запись в истории болезни. Если человек обращается к нам в следующий раз, мы можем проследить динамику…
— А вы принимаете только больных. — Мпросил я, — я имею в виду — только тех, кто нуждается в помощи?
Модест Михайлович поставил рюмку на стол. Я уточнил вопрос:
— Или вы записываете биотоки, наоборот, очень здоровых людей, если так можно сказать, талантливых, которые можно сгруппировать, отцифровать, сгустить, а потом с их помощью, если запустить их через трансляционную сеть, начать влиять на окружающую человеческую среду.
— Что?! — Он медленно выпучил на меня глаза.
Очень скоро молодой человек с удлиненным черепом определил, что здание его отделения представляет собой прямоугольник с двумя коридорами во всю длину, и длины этой около сорока метров. Коридоры соединены в концах перемычками. По внешней стороне этого прямоугольника расположены палаты, такие примерно как та, из которой он только что выскользнул, середину занимают четыре бокса, в каждом — большая, метра в три длиной, и метр в диаметре торпеда из металлической замши, заостренная с обоих концов, и трижды перепоясанная широкими никелированными бинтами.