Византия сражается

Муркок Майкл Джон

Мне неожиданно захотелось молока. Это заставило меня улыбнуться.

Я выяснил, что кокаин невозможно раздобыть; его можно было получить только в обмен на золото, никак иначе. Если бы в Одессе осталось что-то, что можно украсть, – я бы это украл. Тем вечером я решил пойти в кафе, где накануне повстречал князя и фабриканта. Оно было закрыто. На двери появилось объявление, выведенное мелом: «Здесь укрывали спекулянтов». Это напомнило мне, что Одесса находилась на военном положении и что за грабеж и спекуляцию полагалась смертная казнь. Мне очень хотелось есть. Я обошел несколько редакций, разыскивая своего друга, имя которого я позабыл. Некоторые из журналистов его знали, но считали, что он уехал из Одессы или скрывался у себя дома. Может, мне стоило поискать его там?

Трамваи в Аркадию в тот день не ходили. Денег, чтобы заплатить за проезд, у меня не было. Я молился о том, чтобы повстречать танковую колонну или хоть кого-то, кто меня узнает. Я был уверен, что госпожа Корнелиус спасет меня. В конце концов я оказался возле военного штаба на Пушкинской, неподалеку от Александровского парка, который теперь превратился в пустырь. Я вошел, представился, как ни в чем не бывало, и заявил, что отстал от своего отряда. Я объяснил, что служил в танковой бригаде. Мне ответили, что можно сесть на поезд, идущий в Николаев. Танки направлялись туда. Они были нужны в Николаеве, поскольку там началось восстание. Я спросил, можно ли отправить телеграмму в Киев. Мне ответили, что если нет срочных распоряжений, то придется подождать. В штабе со мной беседовали весьма любезно. Мне даже предложили стул. Я сказал, что был наблюдателем в самолете. Они посочувствовали, узнав о крушении. «Забавно: у нас слишком много информации, в ней просто не разобраться». Становилось все холоднее. Август подходил к концу. Я сидел на военном посту с чашкой чая и куском бисквита и болтал с солдатами, находившимися на дежурстве. Я проголодался едва ли не до смерти. Я привык к этому состоянию и почти наслаждался ощущением эйфории и самообладанием. Мы вместе шутили над тем, насколько я истощен.

Он пришел из древнего города, чтобы своей волей уничтожить то немногое, что осталось от нашего Просвещения. Мстительный атавист, злобный неудавшийся священник. Он надвигался на город, построенный по приказу женщины, которой давал советы Вольтер, – Екатерины Великой. Одесса была основана 22 августа 1794 года, в первую эпоху революций, в век разума. Город Пушкина и Лермонтова. Только их статуи оставили большевики, да еще и возвели новые, назвали в их честь корабли. Россия стала Диснейлендом человеческого достоинства. Это ужасное оскорбление. Они называют корабли в честь людей, которые протестовали бы против всего того, что большевики сотворили с нашей Россией. Стальной царь ехал по нашим улицам и говорил так спокойно, что никто не мог догадаться, сколько людей он уничтожил. Немцы ехали по нашим улицам. Одесса, основанная на фундаментах татарских поселений, на фундаментах финикийских портов, была обесчещена. Карфаген залил ее волной крови.

Они никогда не признают, что русские люди – это лучшая реклама для них. Даже нищие в поездах, грязные продавцы на станциях, цыгане, бедняки, убийцы, алкоголики – все они хранят частицу нашего древнего достоинства. А что наши правители показывают миру вместо них? Научную фантастику. Трактора. Sputnik.

Я написал письмо матери, сообщив, что вскоре вернусь в Киев или пошлю за ней. Я посоветовал взять с собой капитана Брауна, если ей нужен эскорт; я оплачу все расходы. Я попросил одного из солдат проследить, чтобы письмо опустили в мешок с киевской почтой. Он взял конверт и выдал мне квитанцию. Я сделал все, что мог, – по крайней мере, находясь в этом городе. Моя мать когда-то казалась счастливой. Я надеялся, что она была по-прежнему счастлива.

К утру удалось отправить телеграмму танкистам в Николаев. В ответном сообщении капитан Уоллис передал мне привет. Ему теперь не был нужен русский разведчик. Он добавил, что очень рад моему спасению и желает мне удачи. Два капитана вышли из комнаты и предложили проследовать за ними. По их словам, они тоже служили в разведке. Они сказали, что обо мне не поступало сведений, и извинились. Портрет убитого царя висел на стене. Все было как в старые времена. Я успокоился.

«Я работал в Киеве, – сообщил я, – и некоторое время был офицером связи в армии гетмана Скоропадского. Потом меня вызвали к донским казакам генерала Краснова. Я собирал информацию в штабе большевиков, был ответственен за саботаж петлюровских операций в Киеве». Они записали мои слова. Времена, по их мнению, были сложные. Я сказал, что мне пришлось уничтожить военные документы, но показал свой диплом. Упомянул, что был другом князя Петрова и находился вместе с его кузеном в то время, когда самолет потерпел крушение. Они спросили, допрашивал ли я гражданских лиц. Это была скучная, рутинная работа. Она оставалась их главной проблемой в настоящее время.

Я сказал им, что не делал в этом направлении ничего, достойного упоминания, но готов занять любую должность. Мне выдали документы, новую форму, револьвер в кобуре, хлебный паек, выделили койку в комнате, где жили еще три офицера, и ранец с какой-то ерундой. Я также получил расчетную книжку, но меня предупредили, что плата поступает нерегулярно и всем приходится рассчитывать на собственные силы. Оборудования и техники вообще не хватало. Так я стал офицером разведки в добровольческом отряде, приданном 8-му армейскому корпусу. Моя работа сводилась к проверке и выдаче пропусков и других документов тем гражданам, которые обращались с запросами. Я приступил к работе на следующее утро.

За неделю я достаточно разбогател, чтобы купить немного приличного кокаина. Я до сих пор помню приятную дрожь, которую испытал, втянув первую после долгого перерыва дозу. Я был не одинок. Все прочие офицеры вели себя так же.

Одесса, как нам казалось, начала снова оживать. Веселые дома на одной знакомой улице около Карантинной бухты открывались и процветали, в них появлялись все новые девочки, и рулетка оставалась любимой игрой солдат, посещавших эти заведения. Мы надевали парадную форму, отправляясь в увольнение; наконец и я получил свою, белую с золотом, с зелеными и черными знаками отличия; ее изготовил местный военный портной. Его услуги стоили очень дешево. Когда я находился в его лавке, он предложил подогнать другую прекрасную форму, за которой так и не пришел заказчик. Она, по его словам, была сшита почти по моей мерке. Это была форма полковника донских казаков. Я осмотрел эту одежду и сказал портному, что возьму ее как есть. Обе формы доставили два дня спустя к мадам Зое, у которой я поселился.

Мадам Зоя была юной, пухленькой и остроумной. Цветом лица и волос она в точности напоминала мою цыганку, но так и не призналась, была ли она той же самой девочкой, и никогда не позволила мне заняться с ней любовью, хотя, казалось, очень ко мне привязалась. Возможно, она была чем-то больна. Хотя прошлое вернуть и невозможно, мне повезло: я повстречал нескольких старых друзей, включая Борю Бухгалтера, который женился на своей подружке и работал в одной из немногих еще открытых портовых контор. В итоге я стал общаться с ним очень часто. Он оказывал мне разные услуги, а доходы мы делили пополам. Боря хотел, чтобы я помог ему пробраться в Берлин, а я мог раздобыть необходимые документы за умеренную плату. Он рассказал мне, что Шура не погиб; он дезертировал, некоторое время скрывался на Молдаванке, а затем, предположительно, уехал на восток. Ванда стала шлюхой, как и почти все прочие подобные ей девчонки; ее убили во время какого-то сражения. Ребенка растили родственники в маленьком порту где-то на побережье. Дядю Сеню и тетю Женю арестовали, когда Григорьев захватил город; Боря думал, что их, должно быть, расстреляли, как и многих других. После этого я решил позабыть о прошлом и обратиться к будущему.

Мы с моими коллегами-следователями занимались прекрасным делом. Никого из нас не волновала система проверки людей и выдачи паспортов. Наша позиция была очень проста: мы не могли винить людей за то, что они хотят уехать. Красные или белые – они, по крайней мере, могли освободиться от ужасов России. Мы работали в большой душной комнате, в которой было всегда полно народу. Мы упорно трудились, работали довольно тщательно. Наша основная задача сводилась к поиску больших запасов золота и проверке списков людей, которых следовало допросить. Дело шло к Рождеству, я начал подумывать о том, чтобы оставить и Одессу, и свою работу. Следовало заняться настоящим делом. Было очевидно, что на родине мне помешают. Я собирался выехать за границу, послать за матерью, когда придет время, и создать себе репутацию или в качестве преподавателя в западном университете, или в качестве инженера и изобретателя, возможно, во Франции или в Америке. Кокаин вернул мне прежний оптимизм, рассудительность и энергию. Я мог работать дни напролет, успокаивая, утешая, помогая людям, отсеивая недостойных просителей; по ночам я развлекался и играл.

Однажды за рулеткой у Зои я выпил стакан дурной анисовой водки, и мне показалось, что я вижу, как по комнате идет госпожа Корнелиус в черно-золотом платье от Эрте [156] . Но к тому времени я свыкся с галлюцинациями. Эсме, моя мать, капитан Браун, Коля, Шура, Катя, Гришенко, Ермилов, Махно, даже Ванда и герр Лустгартен, казалось, время от времени появлялись в толпе. Я поставил на черное. И проиграл.

Я спросил у Зои, была ли среди моих соседей англичанка. Она покачала головой и сказала, что англичанки не часто посещали такие заведения. «Здесь бывает очень мало англичан. У них есть целая империя, в которой говорят по-английски, поэтому они могут чувствовать себя как дома, куда бы ни отправились».

156

Эрте (Роман Петрович Тыртов, 1892–1990) – дизайнер, один из создателей стиля ар-деко.