Византийский Двор
Шрифт:
– Давай, – согласился Юрка.
Возле бетонного колодца с водой они свернули на одну из тропинок. Влад шел последним, видел широкую, сутуловатую спину Сашки. Переступал через ветки, лежащие на пути. Уже вечерело, сероватый свет медленно окрашивал все вокруг. Зажигались редкие фонари.
– Помнишь Игоря Гранкина, одноклассника? Мы его еще когда-то хотели взять к себе бас-гитаристом, помнишь? Он умер от инфаркта: чувствовал тяжесть в левой руке и боли под левой лопаткой, а к врачу не обращался. С женой он был разведен, а мать его почти слепая, инвалид. Так мы с Юрчиком
Они остановились у ограды, за которой возвышались два черных надгробных камня с линзами-гравюрами. На одной был изображен мужчина в военной форме, наверное, Игоря отец, а на другой – улыбчивый белобрысый парень.
Юрка несколько раз отворил и затворил чугунную дверцу ограды:
– Все нормально, починили.
Затем вырвал невысокий бурьян у могилы и выбросил его за ограду. Отряхнув руки, взял из букета два цветка и положил на могилу. Перекрестился:
– Он был классным ювелиром, мастером на все руки. Но человеком был очень мягким. Заказчики ему в благодарность за работу наливали, а он никому не умел отказывать. В последние годы пил по-черному. Прости, Игорек, что говорю это. Земля тебе пухом...
Помолчали.
– Все, пошли к бате, а то уже почти темно.
...Они стояли втроем с пластиковыми стаканчиками налитой водки в руках над могилой дяди Алеши. Шелестели листья березы. С черной плиты смотрел дядя Алеша умными, чуточку улыбчивыми глазами.
И все это – вечер на старом кладбище, какие-то шорохи вокруг, луна в небе, – окутывало душу Влада, окунало, погружало ее в бесконечное пространство времени, где они все – он, Юрка, Сашка – звенья одной бесконечной цепи. И вот уже пришел час уходить их отцам... Здесь, в этой земле, покоятся останки того, кто стал для него вторым отцом, кто, сам того не зная, открыл Владу множество дверей в мир и сказал: «Иди, иди, у тебя получится, я верю в тебя...»
Влад смотрел на друзей, их лица были уже хорошо различимы привыкшим к темноте глазам. Он чувствовал, что они все – из одного источника, что жизнь по какой-то своей прихоти свела их однажды, соединила. И эта связь не может так легко прерваться, есть что-то выше и сильнее наших желаний и наших поступков...
– Вот, батя, и Влад к тебе пришел, видишь. Ты в нем не ошибся... Ах, да, блин! – Юрка вдруг хлопнул себя по лбу, едва не пролив водку из стакана. – Тебе же батя книги оставил, пять томов этого, как его... Норова. Ты когда-то им зачитывался. Заберешь их у меня. Мы же еще с тобой увидимся?
– Конечно.
– Все, с Богом.
Они выпили водку. Юрка поправил в банке поставленные цветы. Погладил рукой гранитный камень, сбросил с ребра какой-то прилипший комочек. Вдруг прижал руки к своему лицу и стал тихо вздрагивать.
– Юрчик, Юрчик, не надо, не надо, брат, – Сашка стал хлопать его по плечу.
Влад тоже подошел, обнял Юрку с другой стороны.
– Да, да... Жизнь наша, видите, как бежит... – сказал Сашка.
Юрка отнял руки от своего лица. Глубоко и свободно вздохнул, как будто сейчас что-то решил для себя. Наконец, разрешил что-то важное, мучительно лежавшее на его сердце долгие годы.
– Владя, Владя...
Глава 11
Они остановились с папой возле невысокого дома на Андреевском спуске, под номером 13. Папа сказал, что в этом доме сто лет назад жил писатель, Мастер, создавший бессмертный роман о Киеве – «Белая гвардия», и много других замечательных романов.
Жаль, что Матвей имени этого писателя-Мастера не запомнил, потому что его внимание в тот момент отвлек черный кот, вынырнувший из раскрытого окна того дома под номером 13. Кот прыгнул на водосточную трубу.
– Мр-ря-у! – и к самым ногам Матвея.
– Бегемот! Папа, смотри, наш Бегемот! – воскликнул Матвей.
И вправду, этот кот был поразительно похож на чикагского, бездомного, которого Матвей кормил по утрам рыбками. У него тоже было белое пятнышко на передней правой лапке и белый элегантный галстук на груди. Приблизительно тех же размеров, что и чикагский Бегемот. Только тот, чикагский, хоть и бездомный, все же был толстоват и немного ленив, а этот – киевский, худощав, подвижен, и, кажется, очень дерзок.
Кот увязался за ними и шел следом по всему Андреевскому. Потом они с папой сидели в открытом кафе. Матвей кормил нового Бегемота кусочками колбаски из гамбургера.
Папа спрашивал, не скучает ли Матвей по дому, по маме. Сказал, что осталось два дня «памолвничества», и – домой, в Чикаго.
Матвей гладил кота. Кот, когда на его спину легла ладонь ребенка, выгнулся весь, вытянул шею и заурчал: мр-р... мр-р... Один глаз у него был зеленый, а другой чуточку синеватый. Он явно блаженствовал и по всему было видно, что с Матвеем расставаться не собирается.
Все-таки, как бы ни был забавен кот, сердце Матвея обливалось кровью. В своем воображении он видел гору, на вершине которой стоит красивое, как дворец, рок-кафе. И на эту гору с грозным рычанием ползет чудовищный экскаватор с опущенным железным ковшом. Черный дым вылетает из его выхлопных труб...
Сидя на корточках, Матвей гладил пушистое брюшко кота. В голове его вдруг начало мутиться – то ли от усталости, то ли от дыма воображаемого экскаватора, то ли из-за перемены погоды, – вокруг стало пасмурно и очень душно. До уха Матвея отовсюду доносились непонятные слова: «отож», «авжеж», «трэнд-брэнд», «во бля»...
Кот вдруг выпустил когти и царапнул так, что на коже правой руки Матвея протянулась красная полоска и выступила капелька крови...
«...Дерзкий Кот потом вскочил на лапы и широко разинул пасть, показав острые клыки. В считанные секунды он вырос до человеческих размеров.
– О`кей! Бежим! – решительно промолвил Матвей и ринулся следом за Котом.
Джинсы оказались слишком тяжелыми для бега по столь гористому городу. Матвей не видел ничего перед собой: ни машин, ни троллейбусов, ни супермаркетов, ни кинотеатров. Ничего, кроме черного хвоста Кота, несущегося по дороге.