Вижу Цель

Мах Макс

***

Позже, доктор 'т Хоофт утверждал, что никаких собственных воспоминаний диагностика памяти активировать не должна и не может. Возможно, что в общем случае все так и обстоит. Однако Эрик, судя по всему, к общим случаям отношения не имел. Его личная память отреагировала на синоптическое зондирование активацией глубинных воспоминаний, большая часть из которых не то, что не должна была уцелеть по прошествии столь длительного периода времени, они — эти воспоминания — в принципе, не могли даже возникнуть. Все дело в том, что человеческое восприятие построено на предыдущем опыте и не в последнюю очередь зависит от возможности дать воспринимаемому объекту или событию вербальную интерпретацию. Человек видит стол, прежде всего, потому что, благодаря опыту, знает, что это такое — он видел его прежде и многократно пользовался им по назначению, — и, главное,

знает, для чего этот объект нужен и как он называется. Незнакомые объекты и явления опознать сложнее, особенно если их не с чем сравнить. Но и в этом случае помогает предыдущий опыт. Человек, никогда не видевший снега и даже незнакомый с самой концепцией замерзшей от холода воды, все-таки может сказать, что снег белый и холодный, и падает откуда-то сверху, как дождь или как песок сразу после песчаной бури. Однако новорожденный еще не успел овладеть человеческим языком, и потому у него нет слов, чтобы обозначить то, что он видит, слышит или ощущает каким-либо другим способом. Его жизненный опыт крайне ограничен, и с чем бы он ни встретился, все для него ново, и это новое не с чем сравнить. Поэтому события, увиденные глазами младенца, не похожи сами на себя, в том смысле, что они и близко не напоминают то, какими их воспринимают взрослые люди. Соответственно, ребенку нечего запоминать, и это, в частности, объясняет, почему большинство людей не помнят своего раннего детства. Впрочем, кое-кто утверждает, что сохранил о том времени некие обрывочные воспоминания. Ничего определенного. Образ здесь, ощущение там. Эрик про такое читал, но сам он ничего о своем раннем детстве до сих пор не помнил. И вдруг это случилось.

Он вспомнил лицо матери, интерпретировав с помощью информации, хранящейся в памяти взрослого человека, смутный образ, возникший в мозгу младенца. Вспомнил отца и некоторых других людей, незнакомых ему мужчин и женщин. Вспомнил запахи и звуки, ощущение тепла и холода, свет и тени. Каким-то непостижимым образом — возможно, это было связано с особенностями его нервной системы, — Эрик сохранил в темных глубинах своей памяти массу бессмысленных на первый взгляд образов. Никогда прежде он ничего подобного за собой не замечал, да и сейчас полагал, что случившееся с ним больше походит на магию, чем на достоверный психический феномен.

"Вынырнув" из своего искусственного беспамятства и отлеживаясь на госпитальной койке, чтобы прейти в себя после пережитого вмешательства, он первым делом вспомнил не сражения, в которых участвовал адмирал Фокин, а совершенно другие, неожиданные и невероятные вещи. В памяти Эрика всплыли нечеткие и неопределенные — словно, окутанные туманом, — воспоминания, относящиеся, по-видимому, к его раннему детству. Феномен, однако, состоял в том, что они — эти зыбкие образы, которые и воспоминаниями-то назвать язык не повернется, — были "записаны" целиком и сохранились в закромах его памяти совершенно нетронутыми. Неосознанные, не интерпретированные и уж точно, что не осмысленные, они всплыли к границам сознания, и сейчас, когда они оказались в "открытом доступе", Эрику ничего не стоило произвести анализ "запечатленного" и интерпретировать представшие перед ним "факты" с помощью тех знаний, которыми он теперь обладал. Так он и поступил, и результат превзошел все его ожидания.

Богатство, столь неожиданно оказавшееся в его распоряжении, было поистине безмерным. Во всяком случае для него самого. Оказывается, он запомнил не только лица и ситуации, не одни лишь пейзажи, предметы и поступки окружавших его людей, но и многое из того, что эти люди произносили вслух. Множество отдельных слов, коротких реплик и даже целых фраз на холодянском цуне, старорусском, дойче и ланге. Он вспомнил несколько песенок на цуне, которые пела ему мать, пару-другую разговоров, состоявшихся между нею и его отцом, и, наконец, последние слова прощания, произнесенные этой знакомой и одновременно совершенно незнакомой женщиной, когда мужчина по имени Федор Рус, приняв едва ли способного понять происходящее Эрика из ее рук, уже поднимался на борт старенького имперского шлюпа типа "корсар"… Множество разнообразных воспоминаний, объяснивших ему среди прочего и то, как он попал в Смоляной Городок и почему, в конце концов, оказался там один.

Эрик лежал с закрытыми глазами, "дышал носом" и вспоминал. И чем больше он разбирался в своем прошлом, тем яснее становилось его будущее. Теперь ему стало очевидно, что без этих нежданных даров он никогда не стал бы настоящим Морицем Вильфом, но сейчас, вспомнив, как мать называла его Рици, и как отец, знавший, верно, что он делает и для чего, рассказывал несмышленому ребенку, что это такое быть Первым из Вильфов, Эрик, и в самом деле, стал тем, кем его хотели видеть отец и мать. Именно это, а не опыт и знания Олега Фокина, стало главным открытием Эрика, когда он вынырнул, наконец, из небытия. Он знал теперь ответы на многие очень важные для очень многих людей вопросы, но вот рассказывать об этом кому-нибудь еще, пока явно не стоило. Воспоминания — ценный ресурс, но принадлежат они ему одному, и делиться ими с другими людьми Эрик не хотел. Во всяком случае, пока…

4. Третье апреля 2534 года, Холод

Ближе к

вечеру рядом с Эриком из неоткуда и совершенно неожиданно возникла вдруг Катя бывшая ван дер Багге, и начала о нем заботиться. Если честно, это было ново для Эрика и в некотором смысле даже странно. Так уж вышло, что никто о нем никогда так не заботился, даже Вера, а уж ближе лейтенанта Мельник у него никого, по сути, не было. Анна не в счет, там все обстояло по-другому. Но с Верой они были по-настоящему близки. Однако заботиться она, похоже, не умела. Зато, как выяснилось, это умела делать его новоиспеченная жена, которая так о нем "озаботилась", что нечувствительно перешла от того к этому. И с энтузиазмом юности уже собралась, было, забраться к нему под одеяло, но тут, как всегда, не вовремя в комнате отдыха объявились врачи и, выпроводив Катю Вильф в коридор, снова взялись за Эрика. Согласно стандартному протоколу, доктор 'т Хоофт с ассистентом собирались сейчас проверить качество "переноса" и, что, пожалуй, важнее — состояние нервной системы Эрика после инкорпорирования "полноразмерной матрицы 3-его типа". Дело в том, что, в известной мере, Эрик представлял собой некий малоизученный научный феномен, и это вызывало у господина нейрокорректора нешуточную озабоченность, не говоря уже о научном интересе.

— Видите ли, коммодор, — объяснил Эрику создавшуюся ситуацию Дирк 'т Хоофт, — ваш случай уникален, так как в прошлом матрицы такого уровня сложности ставились только тем Вильфам, которые родились и выросли под наблюдением наших специалистов. Для них инкорпорирование являлось обычным делом, так как их к этому специально готовили с раннего детства. Сначала матрицы 1-го уровня сложности. Что-нибудь вроде умения стрелять из лука или техники плавания стилем брас. Затем матрицы 2-го уровня. Вам мы их тоже поставим, но несколько позже. Адмирал Фокин был, разумеется, великим флотоводцем, но в те времена, когда он служил на флоте, пилотирование боевых кораблей несколько отличалось от того, с чем придется иметь дело вам. Умение управлять современным крейсером как раз и является примером матрицы 2-го уровня сложности, так как речь здесь идет не только о моторных или сенсорных навыках, но также о большом объеме информации, которой должен обладать пилот тяжелого корабля. Ну, а командующему эскадрой, кроме того, следует знать тактико-технические характеристики своих и чужих кораблей, современные тактические приемы, учитывающие мощность используемого вооружения и так далее. Все это и относится к матрицам 2-го уровня, только после установки которых, в обычном случае и переходят к матрицам 3-го уровня. Вы же всех этих ступеней подготовки не проходили, и в результате ваша нервная система перенесла серьезный стресс. Вот мы и хотим проверить, все ли прошло гладко.

— Ну, и что со мной не так? — Эрик предположил, что есть в этой истории что-то еще, и, как тут же выяснилось, не ошибся.

— Не то, чтобы не так, — поморщился доктор 'т Хоофт в ответ на его вопрос, — но ваш мозг, коммодор, необычайно активен, и я пока не знаю, хорошо это или плохо. Просто, знаете ли, светится весь! Не должен, по идее, но факты упрямая вещь, он светится!

— То есть, мой мозг весь в работе?

— Можно сказать и так, — пожал плечами доктор 'т Хоофт, — но я хотел бы, прежде всего, проверить устойчивость нервных связей и скорость прохождения по ним командных импульсов. Затем мы исследуем вашу сенсорную систему и обратные связи в эффекторном кольце. Если все нормально, и эффект возбуждения нервной системы связан с чем-то другим, надо бы разобраться, хорошо это или плохо, и где находится источник повышенной активации. Где-то так.

— Что ж, — согласился Эрик, выслушав доктора, — давайте проверять!

Он был отнюдь не против дополнительной проверки. И дело здесь было не столько в его доверии к познаниям и профессионализму господ нейрокорректоров, сколько в его собственной обеспокоенности состоянием своей нервной системы. Уже одно то, что он вспомнил то, что не должен был помнить, было похоже на чудо, и Эрик не отказался бы узнать, не сломал ли этот феномен что-нибудь важное в его многострадальной голове. Но кроме эффектов, связанных с активизацией механизмов памяти, очнувшись после вмешательства, Эрик обнаружил и кое-что еще.

Сначала он не обратил внимания на изменившиеся характеристики своего восприятия, но, когда к нему наведалась его молодая жена, игнорировать случившуюся метаморфозу стало уже попросту невозможно. Первое впечатление было такое, что Катя "едва шевелится". Она двигалась так медленно, — как сонная муха или при ускоренной съемке — что Эрик едва не высказал свое раздражение вслух. Но мало того, что Катя "поспешала крайне медленно", она еще и говорила слишком громко и при этом невозможно растягивала слова. Эрику понадобилось время — секунд десять-пятнадцать, никак не меньше, — прежде чем он сообразил, что проблема не в ней, а в нем. Его восприятие изменилось. Чувства обострились, а время реакции ускорилось. Эрик ведь и раньше мог любого обставить, если речь шла о скорости обработки информации, но сейчас это было уже за гранью разумного. Он даже испугался, что так теперь все время и будет жить в замедленном мире, но, к счастью, довольно быстро обнаружил, что может сознательно регулировать, как скорость восприятия, так и его порог.