Вкус греха. Долгое прощание

Васильева Ксения

Олин стол был девственно пуст.

Это Митя отметил с облегчением, но вместе с тем непроизвольно взгрустнул. Надо ехать в Лианозово, к совсем чужим людям. Уж лучше Оля с ее провожаниями, тем более он сейчас свободен как пташка. Поговорить можно с ней и завтра, а сегодня, ничего себе не позволяя, сходить хотя бы в кафе, выпить кофе или бокал шампанского.

Он нехотя шел к метро. Кто-то взял его под руку. Оля.

Она была замерзшая до синевы, со странно опущенными уголками глаз. Обычно ее глаза как две счастливые ласточки взмывали к вискам,

а сегодня эти оттянутые вниз глаза придавали лицу несчастное выражение.

— Что с тобой, Оленька? — спросил Митя, прижимая локтем ее руку.

— Я вас, наверное, час жду, — ответила она жалобно. Никак не могла Оля называть его на ты.

Они вышли к фонарю, и она, увидев его «расписное» лицо, тут же перестала думать о своем настроении и воскликнула:

— Что с вами, Вадим Александрович? — Ее напугал вид Мити.

— На меня напали, Оленька, — солгал он первое пришедшее в голову.

Она истерично вскрикнула:

— Кто? Где?

— Да что ты так разволновалась, — успокаивающе сказал он, несколько оторопев от такого бурного проявления чувств, — был у приятеля, вышли пройтись, какая-то шпана попросила закурить, мы не дали, затеялась драка. Вот и все.

— Но вас могли убить… — прошептала она.

— Ну уж и убить, — усмехнулся Митя и, желая отвлечь ее, спросил: — А тебе не будет стыдно идти со мной в кафе?

— В кафе? — удивилась она, потому что он никуда еще ее не приглашал.

Митя вдруг подумал, что он сглупил с этим кафе. Там опять установится некая близость… На улице лучше, в такую погоду… можно быстро все сказать ей. Не надо тянуть.

— Я пошутил, Оленька. С такой красавицей мне сегодня в кафе появляться нельзя. Давай пройдемся…

Они медленно пошли по улице мимо метро, оскальзываясь на мерзлых кочках.

Наконец Митя решился.

— Оленька, — сказал он проникновенно, — я должен тебе кое-что сказать…

— Скажите… — прошептала она.

И Митя вдруг отметил, что Оля вообще сегодня другая. Будто и не Оля, а ее младшая сестра-школьница, стоящая перед распекающим ее учителем.

«…О, Господи!.. Как все трудно», — подумал он.

— Милая моя Оленька… — снова начал он тягостный разговор. — По-моему, мы слишком далеко зашли. — Он ощутил менторство своего тона и понял, что говорить надо совсем не так… Как? Он не знал. Он и с детьми своими не умел говорить, а тут… — Оленька, я же стар для тебя! У меня трое детей, Оля, трое! Ты понимаешь? Я как-то совсем с тобой потерял голову, забыл обо всем… Это грешно. Трое детей!.. — зациклился Митя сам на этой цифре.

Оля посмотрела на него сегодня своими странными опущенными глазами и ответила:

— Я знаю, Вадим Александрович… Меня сегодня начальница вызывала и со мной говорила… И сказала про ваших детей. Про нас с вами сплетню пустили, что мы… живем. Я знаю, кто это.

Митя содрогнулся.

А Оля заторопилась:

— Это девчонки от зависти. Они меня и вас ненавидят! Мне начальница запретила с вами встречаться. Она так кричала на меня и сказала, что вы — развратник!..

Митя

понимал, что все, о чем рассказывает Оля, ему на руку. Не хочется только, чтобы она сама пришла к такому же мнению…

А утром надо не прийти на работу и начать подыскивать себе жилье. Спартаку позвонить в конце концов! Совсем Митя забыл друга, сволочь он на самом деле!

И все начать сначала. С САМОГО начала.

— Оленька, — сказал он нежно, — девочка моя…

Но она его прервала.

— Вам тоже запретили!

Оля отвернулась, и плечики ее затряслись.

— Мне не запретили. Никто не имеет права мне что-либо запрещать. Впрочем, как и тебе, — суховато сказал Митя. — Просто мы с тобой сами ошибаемся и творим непоправимое…

Оля снова прервала его истерично:

— Вы не любите меня, Вадим Александрович! И не любили! Вы бросаете меня!.. А я вот…

Она выхватила у него сигарету и прижала круглый огонек к руке.

И смотрела на Митю расширившимися глазами.

— Глупая девчонка! — сказал тихо Митя, отрывая сигарету. Оля побелела от боли и даже губы побелели. — Глупая, глупая, — повторял Митя, прикладывая к ранке снег.

И вдруг подумал, что он сам опять совершает глупость, а не она. Почему он именно сегодня отталкивает эту девочку? Когда его самого оттолкнули и выбросили? Может быть, она вообще в его жизни последняя, кто таким трагическим голосом признается ему в любви…

Но все же он решил еще раз пробиться к ее разуму:

— Оленька, я же мужчина все же, хоть и старый… Мы не можем так встречаться… Я не хочу причинить тебе зло, для этого я слишком хорошо к тебе отношусь…

Митя не посмел сказать «люблю» — это было бы враньем и выглядело бы пошло. Лучше быть черствым, чем пошлым.

И Оля вдруг просто сказала:

— Вы не бойтесь, Вадим Александрович, я уже взрослая. У меня был… один… И мне восемнадцать лет, — добавила она и снова спросила:

— Вы меня совсем разлюбили?..

— Нет, — ответил он ей, — не разлюбил. Но сегодня иди домой. Я не смогу поехать тебя проводить.

Она вцепилась ему в рукав длинными тонкими сильными пальцами и шептала:

— Не уходите, не уходите, пожалуйста, не бросайте меня…

Митя на себя разозлился. Девочка извелась, а он рвется от нее… Куда? В Лианозово? Но там ему будет так плохо, как, пожалуй, давно не бывало. Он это знал.

— Оленька, — решился он, — мне нужно съездить в один дом, поедешь со мной? А потом я провожу тебя.

Она кивнула, как ребенок в конце плача и ссоры, когда приходит примирение.

— Возьмем такси, ты вся заледенела.

В Лианозове Оля робко вышла из машины, а Митя вздохнул, расплатился, и они вместе пошли к дому.

На стук дверь открыл старший, в довольно-таки плачевном состоянии, и недоуменно уставился на них.

Он не узнал Митю. Мите пришлось выложить историю своего появления. Оля слушала объяснения Мити с большим интересом, чем хозяин. Наконец тот понял, что к чему, и ввел их в дом.