Вкус смерти
Шрифт:
— Чухна?! Можешь не спорить. Угадал?
— Я эстонец.
— Называйся как хочешь. А у нас свобода. Эстонец — чухна. Еврей — жид. Русский — кацап. Украинец — хохол, в тюбетейке — чурек, в кепке-аэродроме — кацо. Не устраивает? Тогда сопи в тряпочку. Вали ты, а я покемарю…
На вторую ночь пребывания в больнице, как и предполагал Прасол, к Ныыму пожаловал гость. Пермяков, отоспавшийся за день, лежал с открытыми глазами, когда на улице послышался шорох. Кто-то лез в окно. Сперва на фоне неба появилась голова, потом
Пермяков оттолкнулся руками от койки и как кошка прыгнул на ночного гостя, ударив ему коленом в грудь. Оба с грохотом полетели на пол, причем Пермяков оказался сверху. Его руки мгновенно нашли чужое горло и сдавили его. Незнакомец захрипел. Придерживая левой кадык, правой Пермяков охлопал карманы. Вытащил из-за пояса пистолет ТТ, из левого кармана охотничий нож с костяной рукояткой, а из внутреннего кармана куртки извлек бумажник.
Забрав все это, отскочил к своей кровати, сел на нее и зажег свет. Передернул затвор ТТ. Из патронника вылетел патрон. Золотой каплей упал на половичок перед кроватью. Пермяков поставил на него ногу.
— Сядь! — приказал он гостю. — Кто такой?
Неизвестный, обращаясь к Ныыму, о чем-то быстро заговорил по-эстонски.
— Э, чухна! — Пермяков тряхнул пистолетом. — Еще слово не по-русски, и тебя даже хирург не заштопает. Понимаешь? Пу-пу!
— Это понимаю, — сообщил ночной визитер и опять что-то сказал на своем языке.
— Молчать! — прикрикнул Пермяков. — Повторять не буду!
— Он интересовался, кто ты есть, — перевел Ныым.
— А ты что сказал?
— Сказал, ты не милиционер.
Пермяков засмеялся.
— Спасибо, Арнольд. Ты меня очень уважил. А сам он кто такой?
— Он мой труг. Фамилия Валге. Он хочет, чтобы ты отдал ему пистолет и вещи.
Не выпуская оружия, Пермяков согнул руку и левой ладонью ударил по сгибу локтя:
— Во ему! Понял? Как у нас говорят: хренка с бугорка!
— Но этто все его.
— Было, Арнольд. Теперь — мое.
— Так не хорошо.
— Ой, ой! Удивил! Он залез ко мне в окно. Он вор, да? Я научу его заходить в двери.
Пермяков развернул бумажник, пересчитал деньги — рубли и кроны. Валге — Белый беспокойно заерзал на полу.
— Сидеть! — шевельнул пистолетом Пермяков. — Объясни ему, Арни, пусть не дергается. Я ему все равно ничего не отдам. Мне эти вещи понравились. Теперь пусть скажет, зачем пришел?
— Ко мне пришел. Я больной.
— Слушай, Арни, у вас в Чухляндии дверей нет, да?
— Он боялся. В двери не пустит доктор. А я ему отчен нужен…
— Друг, значит? По-русски не говорит. Ходит в гости ночью в окно. С пистолетом. Очень оригинально.
— Он треппует пистоллет назад.
— Ладно, Арни, треппует, так треппует. Я сейчас твоего друга выведу на улицу и совершу акт интернационализации…
— Что такое
— Вот, — Пермяков потряс пистолетом, — ТТ — великий интернационализатор. Мертвые, Арни, большие интернационалисты. Лежат рядом фашист, еврей, мусульманин и никаких споров, взаимных обид. И у всех сразу общий язык. Это живые тащат их на разные кладбища. Ты меня понял?
— О, я поннял, — объявил Ныым.
Пока Пермяков прохлаждался в больнице, группа Прасола осваивала трассу. «Генерал» уезжал из гарнизона с утра и возвращался домой после обеда. Строго по часам — в девять утра, в семнадцать — обратно. Надо было приучить людей Железного к мысли — «генерал» пунктуален, беспечен, и взять его будет нетрудно. Операцию следовало проводить к вечеру, когда комдив возвращается в гарнизон. Все должно располагать к такому варианту — в это время на трассе не было посторонних машин, ничто не могло помешать намечаемой акции.
Прасол делал все, чтобы убедить противников в легкости предстоявшего им дела. Он знал: откуда-то за трассой постоянно наблюдают, и вел себя крайне беспечно.
Самым удобным местом, где легче всего было покончить с бандой, Прасол считал большой мокрый луг. И стал это место «обживать».
«Генерал» возвращался из города. Машина неожиданно затормозила перед мостиком через ручей на лугу. Водитель пулей выскочил из «уазика» и полез за домкратом. Генерал неторопливо вылез из машины. Огляделся. Подошел к водителю, возившемуся с колесом. Что-то сказал ему, скорее всего выговорил. Большие начальники склонны верить в то, что с их машинами не должны случаться неприятности, которые случаются с машинами простых смертных. Отведя душу выговором, отошел от машины. Постоял у кювета. Перепрыгнул через него. Выбрался в поле. Стал ходить, изредка нагибаясь.
— Что он делает? — спросил Серый. Вместе с Железным они в тот день наблюдали за дорогой.
Железный поправил резкость у бинокля. Увидел — генерал собирал ромашки. Он криво усмехнулся, отвел бинокль от глаз, повернулся к Серому.
— Цветы любит, а?
Когда он отводил бинокль от глаз, в линзах блеснуло солнце.
— Есть, — сказал Тесля тоном, каким удачливый игрок объявляет шах менее удачливому противнику. — Основное направление левее, десять.
И сразу же стереотруба, укрепленная в машине, направила объектив в указанную точку.
— Вижу, — объявил Шарков. — Засек!
— Что скажешь, Железный? — поинтересовался Серый у шефа.
— Пока одно: хороший генерал. Цветочки любит.
— Смелый, может?
— Просто глупый. Умный генерал всегда должен чувствовать себя на войне. Не подставляться. Надо понимать, что в случае серьезных событий таких, как он, постараются убрать без задержки. В первую очередь. Еще до начала боевых действий.