Вкус жизни и свободы. Сборник рассказов
Шрифт:
– Демократы слиняют, но попозже.
– Я вам верю, – засмеялся Альбрехт. – Но тем не менее, все что можно делать с чемоданами в руках, так это уносить ноги. Тут все зависит от темперамента. Русским это хорошо понятно. А вот как преподавать иврит на вечной мерзлоте? Фокусы хороши в цирке.
– Володя, ты еврей?
– Я немец. Это моя слабость перед вами. Но я тоже отказник.
Между тем у железных ворот синагоги американцы раздавали талиты, тфилин, сидуры.
Маленький хасид Розенштейн
– А-Аня-а.
– Ну не вздыхай так. Я замужняя женщина. Ты моего Илью не видел?
– А ты откуда такая загорелая?
– Из Сухуми. Там лето.
– По Илье не сказать.
– Он не загорал. Он стал датишник.
На Горку поднялись Слепак – весь в дыму – курчавая голова и кольца дыма из неизменной трубки, лысый Щаранский и долговязый Престин.
Американцы тотчас окружили их фотографироваться.
«–Мы в понедельник пойдем в Приемную Президиума Верховного Совета и передадим вот это письмо», – сказал Щаранский американцам.
«…евреи СССР, устремившиеся на Родину, мы обращаемся сегодня к руководству страны, полные недоумения и горечи…»
– Я предлагаю всем подписать Заявление, чтобы американцы его взяли с собой.
– Но сегодня суббота, – развел руки Илья Эсасс. – Разве нет другого дня?
– Другого дня нет, Илья. «Не хуже меня знаешь», – сказал Слепак. – Пусть ортодоксы не подписывают. Ждите своего мессию.
– А кто в понедельник примет нас в Президиуме?
– Если нас не примут, мы устроим скандал, – заявила маленькая чернявая Ида Нудель. – И пригласим зарубежных корреспондентов.
– Престин, что скажешь?
– Можно прямо в Лефортово устроить скандал, а можно погулять по Москве перед посадкой, но ведь сыро и холодно.
– Здравствуй, жопа, Новый год! – Слепак выбил табак из трубки. – Греться будешь в Хайфе, и будет море впечатлений. А в понедельник идем скандалить, кровь из носа. С плакатом «Шеллах эт ами»! Гриша Розенштейн напишет плакат. Напишешь, Гриша?
– Уже было, Володя.
– Да, после Моисея никто лучше не придумал.
– Теплые вещи брать с собой?
– А ты что-о, голый пойдешь?
« Мы идем на посадку», – сказал Щаранский. – Так что приготовьтесь.
– Не могу привыкнуть к арестам, – вздохнул Престин.
– Это как к новой любовнице, – засмеялся Бегун. – Никогда не знаешь, чем это для тебя закончится.
– Так что, господа, шаббат шалом.
В кабинете ребе Лазарь легкомысленно жевал бутерброд.
– А как будет по-еврейски имя Андропова?
– Иуда Бен Зеев.
– Кошмар. Никому это больше не говори. Понял? А Ленина?
– Зеев Бен Элиягу.
– Брежнев?
– Арье Бен Элиягу.
– Элиягу-Элиягу. Ужас. Я тебя, Фишман, должен арестовать.
– А ты и по-русски Лазарь и по-еврейски Лазарь. И вызов у тебя уже есть, капитан.
– Лейтенант, но обещают повышение. Давай выпьем.
Понедельник. Ноябрь семьдесят шестого года. У лужи подьезда президиума Верховного Совета СССР остановилась белая «Волга» Семена Липавского.
Выпустил из машины двух коротышек: старого академика Лернера и его молодого товарища Щаранского.
Липавскому демарш в Верховный Совет казался бессмысленным.
– Я предатель, – повторял он самому себе. – Я предатель.
Он сотрудничал с КГБ четыре года ради спасения своего отца, которого пять лет назад суд Ташкента… богатого и солнечного Ташкента, где им бы жить и жить, приговорили к расстрелу. Отец Семена возглавлял строительный трест, пока его не обвинили в хищениях. Приговор отца к расстрелу – это все равно, что приговорили и Семена.
Талантливый молодой хирург был согласен на все, чтобы спасти отца… и он согласился сотрудничать с КГБ. Это было его жертвоприношение, так он думал.
А год назад отец умер в Магаданском лагере. Подлая жизнь, подлая-подлая.
Евреи-москвичи радовались Семену, его щедрости и смелости, а он был холоден как зеркало.
В приемной Президиума новоприбывших встретила толпа отказников с авоськами теплых вещей.
– А где Розенштейн с плакатом?
– Его привезет американский корреспондент Патрик.
– Будем ждать.
Тем временем у лужи столкнулись физики Азбель и Брайловский.
Они дружили со студенческой скамьи.
– Прошвырнемся? – Азбель взял под руку друга. – Очень ранний снегопад в этом году.
– Обещали ливневый снег. Я даже зонтик взял. Подарок капиталистов.
И он достал из портфеля складной зонт. Щелк – и зонт весело распахнулся над ними.
– Витя, что же мы мокли до сих пор!
– Но все мокли, Марк.
– Ты демократ, Витя. Когда евреи соглашаются жить по законам других народов, они непроизвольно относятся к этим законам по-своему.
– Кого ты конкретно имеешь в виду, датишников с их чадами?
В это мгновение сверкнула молния, над Манежем раздался оглушительный гром. Снег и град обрушились на зонт и тротуар.
– Артобстрел, – засмеялся Азбель. – Надо быть поосторожнее с критикой Господа.
– Он же нам послал зонтик.
– Хочешь сказать, что это всего лишь учения? Я, Витя, не имел в виду датишников. Они-то как раз остаются самими собой.
Навстречу физикам хлюпал по лужам Илья Эссас.
– Уже все закончилось? – обрадовался Илья; на кончике носа дрожала капля дождя, как серьга.