Владетель Мессиака. Двоеженец
Шрифт:
Вы меня знаете, как знаете и то, что уже несколько веков ненависть делит наши фамилии. Но я лично чем виноват? Жизнь Башу мне удалось спасти. Никакой обиды Вашему отцу я никогда не наносил. Напротив, уважаю его от всего моего сердца и буду его любить как родного отца, если он отдаст мне Вашу руку. Неужели же старая ненависть будет жить вечно? Но я не прошу, чтобы Вы склонили благосклонность графа Шато-Морана в мою пользу. Думаю, просьбы останутся бесплодными. Но помните: с этого мгновения Ваша жизнь будет моей жизнью; где Вы будете, там
Смелое, исполненное страсти письмо Каспара д'Эспиншаля произвело впечатление на Одилию; она заметно изменилась. Исчез румянец со свеженького личика, пропал аппетит. Она избегала общества отца и сестры и целыми днями блуждала по парку.
Однажды Одилия не явилась вовсе в залу. Встревоженный отец отправился к ней в комнату и нашел бедную девушку погруженной в глубокую меланхолию, до того слабой и бледной, точно ее завтра должны были класть в гроб.
— Что с тобой, дитя мое? — спросил граф.
— Ничего, — ответила она слабым голосом. — Но мне кажется, я умираю.
И колеблющимися шагами подошла к окну и грустно поглядела. Она надеялась увидеть еще раз того, которого любила. Но Каспар д'Эспиншаль целую неделю уже не показывался.
Шато-Моран попытался расспросить дочь о болезни, но Одилия отвечала уклончиво. Она решила лучше умереть, но не выдать свою тайну. Ненависть отца ко всем д'Эспиншалям была ей хорошо известна.
Призванный домашний доктор объявил болезнь опасной, но был не в состоянии оказать помощь. Бесполезные рецепты, им прописанные, только еще более увеличили огорчение Шато-Морана. Донат — интендант графа — явился с советом.
— Наш домашний доктор, — сказал он, — очевидно, не очень искусный человек. Осмелюсь предложить вашему сиятельству пригласить знаменитого Лагульфа.
— Кто он такой?
— Известный доктор в Клермоне, вылечивший от подагры отца князя де Булльона.
— Поезжай в таком случае за ним.
Донат велел оседлать лошадь и отправился немедля в Клермон. На второй версте от замка интенданта догнал какой-то горбатый крестьянин, едущий на лошади чистейшей арабской крови. Вол и карета больше подходили один к другому, чем крестьянин к своему жеребчику. Он едва не падал с седла при всяком резвом повороте скакуна. Донат начал смеяться, глядя на горбатого, со страхом хватающегося за гриву.
— Этот конь создан не для тебя, — заметил он.
— Что же делать. Господин мой послал меня в Клермон, — был ответ крестьянина.
— А кто твой господин?
— Граф д'Обюссон. Я угольщик из Серве.
— Почему ты знаешь графа Шато-Морана?
— Еще бы не знать! Я и вас знаю, метр Донат.
— Но я тебя не знаю и никогда не видел. Дело, однако, не в этом: не хочешь ли поменяться? Дай мне свою лошадь, а я тебе дам мою.
— А мое поручение?
— Мое гораздо важнее твоего. Знаешь ли ты графиню Одилию?
— Случалось слышать о ее доброте.
— Она очень опасно больна.
Крестьянин задрожал.
— Вы говорите, болезнь ее опасна?
— Меня послали за доктором Лагульфом.
Услышав эти слова горбатый схватился за гриву жеребчика; конь взвился на дыбы и пустился вперед как стрела.
— Ну, я не поручусь за его кости, — заметил Донат и продолжал свой путь легким галопом.
Опередив интенданта рокверского замка на несколько лье и не будучи видим им, горбатый крестьянин очень ловко остановил свою лошадь. Не сходя с коня, он сбросил черный парик, вытащил из-под кафтана плащ, заменявший ему горб, выпрямился, накрылся плащом и, преображенный, подобный демону, летящему на гипогрифе, поскакал с одуряющей быстротой по дороге к Клермону.
В городе он надвинул шляпу на лоб и еще плотнее закутался в складки плаща. На площади перед дворцом губернатора дежурный офицер ответил на его вопрос, где живет доктор Лагульф.
— Его нет в городе. Он уехал в Орадокс.
Это была дача Лагульфа и лежала между Клермоном и Менжераном. Через четверть часа неутомимый скакун принес его в Орадокс, и он явился к доктору, высокому угрюмому мужчине, одетому во все черное, согласно докторской моде той эпохи.
— Что вам от меня угодно? — спросил Лагульф.
— Я должен доверить вам тайну. Могу я это сделать?
— Мы, доктора, то же, что исповедники. Говорите, ничего не опасаясь.
— Очень рад, я рассчитываю на это. Но прежде чем выскажу вам мою тайну, получите от меня сто пистолей.
Лагульф отодвинул руку искусителя.
— Я живу с доходов моего ремесла, но прежде чем решусь взять плату за мою работу, мне нужно знать, какая это будет работа?
— Ничего не имею против такого правила. Знаете ли вы графа Каспара д'Эспиншаля и сеньора де Селанса?
— Один раз видел их у князя де Булльона.
— В таком случае скажу вам, эти господа должны сегодня встретиться у моста через Алагону.
— Начинаю понимать, в чем дело. Дуэли строго воспрещены, и мне придется секретно выполнить мою обязанность.
— Мое поручение, — прибавил искуситель доктора Лагульфа, — состоит в том, чтобы пригласить вас сегодня же в замок Мессиак. Там вы спросите Мальсена, интенданта, и покажете ему этот перстень.
Перстень в руках мнимого крестьянина был тот самый, который Эвлогий отнял у убитого им Шандора. Оставив на минуту доктора под предлогом идти за каретой, Каспар д'Эспиншаль (а это был он), выйдя из дома, открыл перстень, положил в его впадину записку:
« Одари подателя этого перстня».
Достав карету, через четверть часа посадил и отправил уже доктора по дороге в Мессиак. Затем он написал второе письмо и, наняв за полпистоля крестьянина, велел ему идти в иссоарский лес и положить конверт в дупло одного дерева. У продавца старого платья была куплена одежда, приличная доктору, и вторично переодетый, снова в черном парике, энергичный владелец Мессиака вернулся к жилищу Лагульфа и ждал приезда Доната из Роквера.