Владетель Ниффльхейма

Демина Карина

— Потому что, — улыбнулась Рейса-Рова, змеехвостая дева. — Ты сам меня позвал. Пей до дна!

— Пей до дна! Пей до дна! Пей…

Свита заглушила собачий вой и человечий визг. Инголф пил и пил, глотал, чувствуя, как разрывается нутро, плавится железной рудой в открытом горне и тут же застывает, уже иное, переменившееся.

Потом ему рассказывали всякого. Будто бы нашли Инголфа едва живым. Будто бы лежал он в луже крови, вцепившись в алтарный кубок, и пальцы не получилось разжать даже у врачей. Будто бы врачи эти сказали, что Инголфу

судьба одна — на кладбище, а он взял и выжил. Безумец же, колдуном себя вообразивший, напротив, помер прямо там, в церкви.

Считали — бог покарал. Инголф знал правду — разорвали собаки.

Он и рассказывать пытался — не поверили. В отставку думали отправить, но после вдруг забыли.

— Я помогаю своим детям, — сказала Рейса-Рова. — Если хочешь — остановись.

— Не смогу.

— Тогда пей.

На сей раз напиток был сладким. От него пахло вереском и тем самым морем, что перебрасывало с ладони на ладонь корабль.

— Я умру.

— Боишься? — она, сидя верхом, глядела в глаза, выглядывала до сердца.

— Нет. Не смерти, а… — Инголф попытался ухватить мысль. — Я не справлюсь! Ты ведешь меня! Ты знаешь все. Кто он такой. Что ему надо. Где он живет. И как его взять. Почему ты молчишь?

Потому что ей нечего сказать, а ему — не дозволено спрашивать. Кто Инголф такой? Гончая ее стаи, одна из многих, обреченная идти по следу, гнать добычу… убивать… умирать. Есть ли в этом смысл?

Пей, Инголф, пей.

Забывай. Оставляй предопределенность ледяного следа и собственной смерти, которой ты и вправду не боишься. А пока еще помнишь — говори…

— Я нашел женщину. Она спросила: Зачем богам дети? И ответила. Чтобы есть. Едят — чтобы жить. Все просто.

— Все просто.

Рейса-Рова коснулась волос, провела, выбирая из прядей пыль и труху.

— Все просто, — повторила она. — Все предопределено.

Часть 5. Дорога тени

Глава 1. Мельница Гротти

До Джека доносилось эхо чужих мыслей, холодных и скользких, как весенние черви. Преодолев отвращение, он попытался заглянуть в живой клубок, но тот вдруг развалился и сам потянулся к Джеку, облепляя и вытягивая.

Мерзость!

Теплое копье согласилось, что да, мерзость.

— Драугру не страшно оружие, хоть бы и такое, — Бьорн, вернувший прежний, человеческий облик, расхаживал по дому. Кривые медвежьи когти скользили по меховым покровам, оставляя ровные аккуратные борозды. — Его не возьмет огонь. Его не успокоит слово. Только сила… сила против силы.

Он остановился. Волосатые кулаки уперлись в столб, как если бы Бьорн желал опрокинуть и столб, и крышу, которую тот подпирал.

— Ты силен, — сказала Ульдра.

Она единственная из всех была спокойна, сидела на лавке и терла камень о камень.

— Но не сильнее драугра.

Камни зеленоватые, гладкие, так и норовят выскользнуть

из Ульдриных пальцев. Но она держит цепко, вертит, крутит, перетирает воздух.

— Бьорн косатку тянул! Косатку! Огромную, как… как твой дом!

— Детеныш.

— Бьорн кинул ей крюк с куском мяса, а сам стоял на скале! Косатка кружила, кружила. Долго. Плавник ее резал волны, как масло. Бьорн кинул в нее копье, но копье увязло в жиру. Бьорн кинул другое, и третье, и потом еще много. Все копья! Косатка сделалась похожей на ежа. Тогда она внырнула и выскочила из воды перед носом Бьорна. Бьорн заглянул в ее глаз и ударил мечом! А косатка упала в море.

— И проглотила наживку. Она решила, что ты для нее слишком жилистый. Но для драугра — в самый раз.

— Молчи, женщина! — Бьорн поднял стол и швырнул в стену. Стена вздрогнула, загудела до самого верха. И чужое, слушавшее Джека столь же внимательно, как Джек слушал его, забеспокоилось. Оно двигалось, но оставалось на месте. Драло гору, но вязла в ней, как копья Бьорна в шкуре косатки.

Злилось.

Кто оно? Живой мертвец, как рассказала Ульдра? Существо неуязвимое? Копье Гунгнир убило Вёлунда-кузнеца, но теперь молчало. Джек спрашивал, а оно делало вид, будто не слышит.

— А у тебя? — спросил Джек, ничуть не сомневаясь, что Алекс поймет вопрос правильно. И он, сидевший в углу, гладивший молот, точно кота, покачал головой:

— Ничего.

Камни замерли, чтобы тотчас восстановить нарушенный ритм скольжения.

— Она рванула, желая стащить Бьорна в море. Но Бьорн — не глуп! Бьорн себя привязал! Бьорн крепко взялся за веревку и поволок… волок долго! Косатка гуляла. Она тянула под воду, чтобы Бьорна съесть. А Бьорн тянул наверх, чтобы съесть косатку. Кости Бьорна трещали! И хребет тоже трещал. И мясо рвалось. Но Бьорн держался.

— Я… я вам верю, — сказала Юлька, забиваясь в угол.

Боится? Бьорн страшен. Его облик вновь поплыл, а черты лица потянулись, выплавляя медвежью морду. Оскаленные зубы стали длинней, острей.

— Бьорн держался целый день! И еще ночь! И уже потом потянул сильно, выволок косатку на гору. Она обессилела, но все равно была тяжелой. Бьорн взял свой меч и разрезал косатку от головы до хвоста. Бьорн съел ее сердце и печень. Он стал совсем сильным.

Медвежесть исчезла. Бьорн сел на корточки и повторил.

— Он победит.

Ульдра ничего не ответила, она лишь терла и терла. Воздух искрился, наполняясь волшебством, а Ульдрины руки будто бы стирались, становились тоньше, прозрачней.

— Не надо, — Бьорн коснулся ее колена. — Бьорн сильный и без жерновов Гротти. Намели лучше удачи для них. Пусть дойдут.

Камни упали на пол, не стукнули — зазвенели. И когда Джек поднял, то удивился тому, до чего легкими были они, как пустые консервные банки.

— Что это? — спросил Джек.

— Осколки от Гротти, волшебных жерновов… матушка Бьорну про них пела. Хорошо пела.