Владетель Ниффльхейма
Шрифт:
В тот год они шли по Аппиевой дороге, чьи камни были старше Варга, и даже самого Брунмиги. Камни эти изрядно истерлись за прошедшие годы, и стали молчаливы. А может виной тому был город, к которому они вели, и тень, над городом лежавшая.
Сам он, нарядный, блистающий славой и золотом, глотал людей, коих было множество, одинаковых, что снаружи, что изнутри.
— Не отставай, — велел Варг, и Брунмиги поспешил пристроиться в след. Брунмиги было душно и страшно. Люди толклись, говорили, обменивались пинками и благословениями. Тянули изъязвленные руки за милостыней,
— Что это за город? — осмелился спросить Брунмиги, когда Варг пересек ворота. И получил ответ:
— Дом Распятого, — Варг, втянув душный воздух, в котором изрядно было смрада, добавил. — Построенный на волчьем следе. Выйдет ли из этого толк, а?
Брунмиги не ответил, потому как испугался. Он помнил боль и горечь, помнил тяжелую тень креста и переменившихся людей, которые лишили его дома. В этом месте — узких улочек, спутанных, как волосы шлюхи — чужой Бог был особенно силен.
Должен был быть.
Его кресты возвышались на крышах домов, его лица украшали стены храмов. Его люди, многочисленные, едва ли не многочисленнее крыс, сновали везде. Но все были словно слепы.
— Что мы тут делаем? — шепотом поинтересовался Брунмиги у ворот, украшенных крестом. Распятый взирал на гостей безразлично, как если бы тоже был слепым.
— Ищем хозяина.
И Варг с особой своей улыбкой, которая означала лишь презрение к видимому им, надел рясу. Он носил ее честно, пропитываясь монастырской вонью. Он стирал колени о камни храмов. Он принимал вино и хлеб, не находя в них вкуса крови и плоти.
Великий город сгнил изнутри. Каменное яблоко, изъеденное жадными червями людских пороков. И человеки, уже сами ощущая трупный смрад, искали виноватых. Стон и скрежет зубовный расползались над землей. И Варг, помешивая варево чужих порченных душ, спешил помочь.
— Если этот их бог есть, то пусть придет. И мы сразимся, — сказал он как-то, хотя Брунмиги давно уже не осмеливался тревожить Хозяина вопросами.
Но время отмеряло дни. И слова, брошенные ветру, прорастали бурей. Она, зародившаяся далекими громами, набирала силу и спешила к хозяину. Несла ему рыжие костры и простоволосых женщинам, на кострах горевших. И женщин других, свирепых, как собаки, что спешили подбросить в костер гнева. И слабых мужчинам, которые жались в тени жен своих, гнули шеи и спешили молитвой искупить собственную слабость.
Варг встал на пути бури. И дал им надежду. Он говорил и его слушали.
Он приказывал — исполняли.
Он стоял над ними, но они все, как один, верили, будто бы он — такой же.
— Спаси! — молили, протягивая руки, ловя кривыми пальцами жар костров, глотая дым и вонь жженых волос, вдыхая мясной запах. — Спаси! И помилуй!
Брунмиги видел искаженные лица, жадные, жаждущие, как видел и презрение в глазах Варга. И не понимал, зачем ему все это?
— Теперь нет более преград. Да начнется пир, да явится веселие! — Варг всегда начинал с этих слов, и люди принимали их с благодарностью.
Костер
— Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни.
И Варг глотал воздух и пепел, а толпа падала на колени.
Брунмиги следовал толпе.
— Зачем вы пришли сюда? Чего вы ищете? Бога? Тогда смотрите! Смотрите хорошенько, вот уже небеса почернели. Солнце багрово, как запекшаяся кровь. Бегите! Будет дождь из огня и серы, будет град из раскаленных камней и целых утесов! О, Италия, пройдут казни за казнями. Казнь войны — за голодом, казнь чумы — за войной! Казнь здесь и там — всюду казни! Вот ваша судьба…
Слезы и стенания заглушали слова, но ненадолго. Варг продолжал, возвышаясь над всеми.
— Вы боитесь? Чего вы боитесь? Боли? Смотрите.
Он шел к костру и становился пред огнем, чтобы искры падали на волосы, на лицо. И толпа замирала в благоговейном почтении.
Они считали Варга святым. Ему же просто не страшно было пламя.
— Вы боитесь нищеты? Голода тела? Но разве сравнится она с нищетою духа и его же голодом? Не он ли терзает вас днем и ночью? Не он ли зовет?
Варг расправлял руки и обнимал огонь, а тот падал к ногам, простираясь ниц.
И все видели то ужасное, что скрывалось внутри огненного цветка.
— Живите так, как живете вы. И вскоре у вас не хватит живых, чтобы хоронить мертвых! Их будет столько в домах, что могильщики пойдут по улицам и станут кричать: «У кого есть мертвые? У кого есть мертвые?» — будут наваливать на телегу до самых лошадей и, сложив их целыми горами сжигать…
Даже мертвец, обвисший на цепях, скукоженный, отвратный в обличье своем, слушал Варга. И приводил послушать иных мертвецов, число которых множилось день ото дня…
Брунмиги же думал, что люди это заслужили.
А Варг, отчаявшись дождаться ответа, метался по келье, сбивал руки в кровь, и кричал Распятому:
— Явись!
Он вместо молитвы в горячке повторял слова:
— Я извратил твое учение. Я разделил твою паству. И овцы режут овец. Так где же ты, пастырь?! Прими вызов!
Распятый улыбался, глядя на мучения врага.
И Варг сбежал…
— Не о том ты вспоминаешь, друг, — сказал он и, свесившись с седла, подал руку. — Скажи… почему ты меня боишься?
— Хозяин? — Брунмиги глядел на руку и не смел коснуться.
Спасать? Его, который подвел? Который предал?
— Я вылечил тебя. Я дал тебе жизнь. Я держал ее в твоем теле. И питал это тело.
— Да, Хозяин.
— Разве я хоть единожды упрекнул тебя в чем? Причинил боль? Вред?
— Н-нет, Хозяин.
— Тогда почему ты меня боишься?
Вот она, рука, белокожая, мягкая, человеческая. Брунмиги сильнее обыкновенного человека.
— Вы… вы не живой. И не мертвый. Вы… вам давно умереть надо. Но вы живете. И я живу. Мне бы умереть тогда. Все умирают. И я бы… испугался… я испугался и остался жить. А дальше что?