Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом
Шрифт:
Анна нашла себе другую жизнь — жизнь в книгах. Книги рассказывали византийской царевне о многом, за ней не было догляда, и цесаревна читала все, что только могла найти. В том числе читала и Плутарха, описывавшего римские нравы. Девушка поражалась — римляне использовали своих женщин для создания политических союзов как разменную монету. А что, если и с ней поступят так же? Тогда это казалось невозможным, сама Анна мало кого волновала, и о ней не вспоминали.
И вдруг как гром с ясного неба — к ней сватается киевский князь Владимир! То есть не просто сватается, а требует ее в качестве оплаты за помощь против Варды Фоки и Варды Склира. Анна знала, что мятежный брат бывшего императора грозен, что Константинополю его
Анна рыдала несколько дней. Видя неподдельное горе сестры, императоры-соправители Василий и Константин пожалели девушку и не настаивали, надеясь, что киевский князь забудет о своем сватовстве. Цесаревна уже стала успокаиваться, как вдруг ее снова позвали к братьям. Анна шла переходами Большого дворца и гадала — может, посватал кто другой? Ошиблась, братья сидели хмурые, даже злые. Рядом стоял патриарх Николай Хрисоверг, покорно сложенные на животе руки и опущенные вниз глаза которого объяснили цесаревне все лучше любых слов. Еще не дослушав сообщение Василия о требовании киевского князя, она снова залилась слезами. Император с досадой хлопнул себя по коленке:
— Я знал, что ты станешь лить слезы! Мы тянули сколько могли, думали, что забудет, отстанет. Князь Владимир даже пробовал сватать дочь херсонесского наместника…
Анна с надеждой вскинула на брата глаза:
— Так что же?
Тот раздосадовано хмыкнул:
— Наместник загордился, не отдал!
И тут Анна впервые повысила голос в присутствии братьев-императоров:
— Херсонесский наместник не отдал, а византийские императоры готовы это сделать?!
В ее словах была правда, это даже озадачило троих мужчин, меж собой уже решивших отдать порфирородную цесаревну киевскому князю. Выручил патриарх, вздохнув, начал свою нелегкую речь:
— Анна, дочь моя, не в херсонесце дело. Киевский князь нужен империи не только как дружественный правитель…
Анна вспомнила римских женщин, которых отдавали в чужие страны ради выгоды для императоров. Вот настал и ее черед… Патриарх продолжал:
— Русь не крещена, хотя в Киеве много христиан. Сам князь только что принял истинную веру, его семья тоже. Может быть, Господь именно тебя избрал для приведения огромной страны в нашу веру? Дочь моя, я понимаю, как не хочется уезжать из родных мест и от родных людей в далекую чужую страну. Но укрепись верою, это твой крест…
Анна поняла, что у нее последний шанс остаться в Константинополе, почти закричала:
— К поганым не пойду! Лучше мне здесь умереть.
И услышала, как Василий проворчал вполголоса:
— Или на Принцевых островах…
Патриарх зыркнул на императора и принялся уговаривать, правда, уже более жестко, чем раньше:
— А вдруг тобой обратит Бог землю русичей в покаяние? А нашу избавишь от лютого рабства.
Анна слушала патриарха Николая вполуха, она не отрываясь смотрела на старшего из братьев, Василий высказал то, чего она боялась больше всего. Цесаревна не раз слышала страшные рассказы о монастыре на Принцевых островах, куда ссылали всех неугодных, и женщин, и мужчин. Подплывавшим морем девять покрытых изумрудной зеленью островов виделись этаким раем на земле. В действительности же там были кельи, в которые никогда не попадал солнечный свет, и сидевшие быстро слепли, были такие, в которых люди заживо гнили из-за сырости, гибли от холода… Значит, ее ждет
— Воля ваша, братья…
Больше всего обрадовался, похоже, патриарх Николай Хрисоверг, он с удовольствием протянул руку перекрестить, благословляя:
— Вот и хорошо, дочь моя, вот и славненько… Господь не оставит своей милостью, Господь поможет…
У Анны мелькнула крамольная мысль, стал бы он так говорить, если бы ее действительно отправили на Принцевы острова? Цесаревна постаралась скорее отогнать эту мысль. Холодные светло-голубые глаза Василия не оставляли сомнений. Ледяного взгляда императора боялись многие, казалось, он не моргает, только смотрит безжалостно.
Дальше все понеслось, Анну закружило, потом она увидела будущего мужа, еще и ослепшего, и на мгновение пожалела его. Владимир снова прозрел, но ей это не помогло.
И вот она уже плывет в далекий Киев, где у князя целых четыре жены, но, главное, вокруг будут чужие люди, говорящие на незнакомом языке… Вспомнив об этом, Анна снова залилась слезами. Князь смотрел на жену с легкой досадой: с ней носятся, точно со стеклянной, а цесаревна ревмя ревет. В какой-то момент он невольно сравнил Анну с Рогнедой: той как только не доставалось, и силой взята была, опозорена, и едва не казнена мужем, и жила далеко от Киева и младших детей, но ничто княгиню не сломило, голову держит гордо! Мелькнула мысль, что порфирородной Анне далеко до Рогнеды.
Когда уже собрались из Корсуни домой в Киев, к князю вдруг попросился несколько странного вида дружинник. Воевода даже заподозрил, что это лазутчик, и был прав. Только лазутчиком Порей был княжьим, вернее, воеводы Блуда. Блуд и здесь помог своему князю. Услышав нужное слово, каким пользовались еще во времена стояния под Родней, Владимир велел оставить их одних. Порей, весь покрытый дорожной пылью, усталый, не решался сесть на предложенную князем лавку, только чуть отдышался и сообщил то, чего Владимир боялся. На Днепре не дадут пройти печенеги, ждут у порогов большой силой. Князь задумался, они с Волчьим Хвостом уже говорили о такой возможности, понятно, что степняки своего не упустят. Придется идти окружным путем, это дольше и тяжелее, но безопасней. Рисковать новой женой Владимир просто не мог.
— Нет худа без добра, — усмехнулся князь, — пойдем дальним путем.
Конечно, они добирались долго и прибыли в Киев непривычно, не от Степи, а по Десне от Чернигова. Впереди князя с новой женой неслась людская молва. О многолюдстве сопровождающих княгиню, о богатстве нарядов и золотых украшений всех греков… Много о чем, только о самой цесаревне как-то молчали, точно она тут вовсе ни при чем. Это вызывало особый интерес к новой княгине. Народ собирался посмотреть на грекиню, передавая из уст в уста странное слово: «порфирородная», мало понимая, что оно значит. Князь доволен, впервые он сочетался по-настоящему чинным браком, хотя и долго выжидал цесаревну, даже пригрозить пришлось, зато теперь вон как везет!
Рогнеда с тоской смотрела на суетящихся на киевском теремном дворе людей. Готовятся к встрече новой княгини. Владимир привез-таки себе из Корсуни царевну Анну. Худая, некрасивая, она держала голову не ниже, чем сама Рогнеда, ведь была сестрой императоров Царьграда, порфирородной.
— Какой? — изумилась Рогнеда, впервые услышав такое название. Блуд объяснил:
— Это значит, что мать ее родила, когда уже была императрицей. У греков только тот значим, кто в спальне Большого дворца родился, а еще лучше, когда родители у власти.