Владимир Мономах
Шрифт:
Любава подумала, что пора возвращаться домой. Греховные слова произносила ворожея. Если бы услышала мать, то забранила бы, а поп Серапион заставил бы поклоны класть в церкви, на посмеяние всем христианам.
— Прощай! — сказала она старухе и опять пожалела её, оставляя одну в этой полуразвалившейся избушке, обросшей грибами.
— Прощай! — ответила ворожея.
Девушка ещё раз оглянулась на горбунью, предсказавшую ей счастье, и побежала скорее по еле намеченной среди дубов тропке, надеясь, что, может быть, она ещё догонит отрока или что он поджидает её где-нибудь у дороги. Когда, вся раскрасневшись, Любава поравнялась с корчмой, то увидела, что к железному кольцу на дворе привязан знакомый серый конь в яблоках. Злат уже успел очутиться в этом недобром пристанище, — вероятно, пил мёд со всякими злодеями, что приходили по дороге неизвестно откуда и опять уходили в далёкие страны. С такими отец свою душу губил, по словам матери.
Заплетая распустившуюся косу и уставив взор не на дверь корчмы, где ничего не было видно, а на желтолапых серых гусей, переходивших с глупой важностью дорогу, девушка прислушалась: не звенят ли под крышей гусли? Нет, струны молчали. Она подождала, в надежде, что Злат увидит её в оконце и выйдет на порог, но в дверях показался не отрок, а Сахир, чёрный, как преисподняя. Любава вскрикнула и побежала домой.
39
Всякий раз, когда Злат проезжал мимо корчмы у Епископских ворот, он неизменно слезал с коня и тщательно привязывал его к столбу, врытому в землю посреди Сахирова двора. У этого весёлого гусляра всегда была надежда встретить в корчемном полумраке иноземного гостя, или благочестивого путника, побывавшего в Иерусалиме, или усатого варяга, который охотно рассказывал слушателям о том, как он воевал на далёком острове Сицилии. В корчме искали приюта и ночлега на соломе все те, у кого не было знакомцев в городе, кто любил мёд, игру в зернь. Сюда приходил кузнец Коста, спасавшийся от доброй, но ворчливой жены. Тут бывал княжеский отрок Даниил, потешавший всех своими баснями и притчами. Жена у него славилась не только ворчливостью, а и злобным нравом, старая косая дочь боярина Станислава, принёсшая ему немало серебра и почёт в княжеской дружине.
Злат вошёл в корчму, где на него пахнуло запахом перебродившего мёда и дымом из очага, и оглядел сидевших за столом. К его удивлению, тут бражничали те три монаха, которых он видел однажды в роще. С ними сидел кузнец Коста. Тут же оказался и отрок Даниил. Хозяин с кувшином стоял рядом.
Даниил, увидев Злата, развёл руками:
— Вот и гусляр! Сыграй нам на золотых струнах.
— Гусли дома оставил, в монастырь ездил.
— Это худо. Гусли строятся перстами, корабль правится кормилом, а человеку дан ум, чтобы разумно жить. Но без песни — хуже смерти нам, пьяницам и скоморохам.
Кузнец мрачно посмотрел на гусляра. Ему было не по душе, что этот легкомысленный отрок, у которого только веселье на уме да нарумяненные боярыни, переглядывается с его дочерью. Он хотел бы выдать её замуж за кузнеца Орешу, немолодого уже человека, но богатого, как епископ, обладателя лучшей кузницы у Кузнечных ворот, с другой стороны города.
Даниил уже освободил место на скамье для Злата.
— Садись, гусляр. Почему печаль во взоре?
— Забот много.
— Золото плавится огнём, а человек заботами. Хорошо перемолотая пшеница даёт чистый хлеб. Так и мы. Человек только в печали приобретает ум, а без горестей он как ветер в поле. Какая польза от него? — сыпал притчи Даниил, как бисер.
— От заботы болит у человека сердце.
— Это верно. Тля одежду ест, а печаль сердце грызёт. Выпей мёд, и легче будет. Я сам от своей жены в корчму убежал, жирные пироги бросил. Нет ничего на свете хуже злой женщины.
Злат прислушался. Разговор за столом шёл о каком-то дубе. Очевидно, об этом расспрашивали монахи, потому что Сахир, отвечая им, говорил:
— Откуда мне знать? Когда я пришёл в сей город, многие древние дубы порубили уже секирой. Но знающие люди говорили в корчме, что был раньше такой дуб в роще около Епископских ворот.
— Где же он стоял? — спросил монах. Поседевшая борода у него напоминала жито, побитое градом, нос же его походил на зрелую сливу.
Сахир сделал рукой неопределённый знак:
— Там, в роще. Его срубили, чтобы сделать гроб, когда умерла супруга князя Владимира. Того, что теперь великий князь в Киеве. Шесть человек долбили его всю ночь на княжеском дворе. Я тогда проживал в городе и торговал мехами. Потом купил у старого Мардохая эту корчму. Да вкушает он вечный сон в раю сладости. Но для чего понадобился вам этот уже никому не нужный дуб? Вы всех расспрашиваете о нём, так скажите — какая от него польза людям?
— Надоели со своим дубом, — проворчал Даниил. — Сахир, нацеди нам с гусляром мёду. Вот твоя забота.
— А кто мне заплатит за питие? — обвёл корчмарь взглядом сидевших за столом.
Злат бросил на грязную столешницу сребреник. Хозяин тотчас сгрёб его, попробовал серебро на зуб и спрятал в кошеле из красной кожи.
— Теперь нацежу вам мёду, — сказал он.
По лицам было видно, что всем стало веселее. Пока Сахир спускался в погреб за мёдом, кузнец тоже спросил у монахов:
— Поистине — для чего вам этот дуб, опалённый молнией?
Монахи переглядывались, видимо раскаиваясь, что их языки болтали лишнее.
— Какая вам нужда в нём? — приставал Коста.
— Мы странники, ничего не знаем, — попробовал отделаться от него тот монах, что был всех толще, с красным лицом.
— Знаете вы, но не говорите.
Сахир уже принёс пенный мёд, и в корчме ещё сильнее запахло пчельником. Даниил глотнул хмельного напитка и, по своей привычке забавлять людей, весело спросил:
— А знаете ли вы, как чёрт мёд создал? Вот послушайте меня.
Даже Сахир подошёл поближе, чтобы послушать басню, оставив на очаге горшок с гороховым варевом. Кузнец же, больше всего на свете любивший подобные повести, уже заранее улыбался.
Даниил, поблескивая глазами, стал рассказывать:
— Бес нанялся к смерду в рабы. Но ведь сатанинское отродье заранее знает, какая будет погода. В сухой год он посеял для него жито на журавлином болоте. У всех выгорели нивы, а у того смерда великий урожай. Предвидел бес, что дождливое настанет лето. Он гору засеял. У всех вымокли посевы, а у смерда обилие. Некуда хлеб было девать. Но сатана делал это для того, чтобы погубить христианскую душу. Он научил его пиво варить.
— Ты же про мёд начал говорить? — спросил кузнец.
— Сначала черти научили смерда пиво варить, а потом и мёд, когда он разбогател и борти покупать стал. Но в мёд он три крови подмешал.
— Три крови!
Коста даже пальцы растопырил.
— Какие крови?
— Лисью, волчью и свинячью.
Все смотрели на него с недоумением.
— Истинно так. Мало человек выпьет — у него глаза делаются ласковыми и хитрыми, как у лисы. Много выпьет — свирепый нрав человек проявляет. Без меры напьётся — как свинья в луже валяется.