Владимир Путин
Шрифт:
Чудо нэпа начала 20-х годов не повторилось в начале 90-х. Тогда в разрушенной Гражданской войной России еще сохранялись многомиллионный слой мелкой городской буржуазии, десятки миллионов мелких, средних и богатых крестьян-собственников. Это была стихия, которая, по словам Ленина, «ежедневно и ежечасно рождала капитализм». Но именно эта пружина мелкотоварного производства, которая после отмены «военного коммунизма» стала распрямляться и толкать вперед российскую экономику, была сломана в 30-е годы, и восстановить ее оказалось невозможным. В стране возникли другая экономика, другие мотивы труда, социальный состав населения стал совершенно другим. Остатки частной инициативы сохранились только в сфере услуг и торговли, да и то лишь в форме «теневой» экономики. Вся структура народного хозяйства, его научное обеспечение, подготовка кадров, транспорт, снабжение, система городов, энергетика, оборона страны — все было ориентировано не на частное, а на крупное государственное и кооперативное производство.
В СССР осталось очень мало людей не только способных, но и желающих вести частное производство. На протяжении 70 лет у нас велась последовательная и жестокая война с «частником». Эти репрессивные кампании, продолжавшиеся даже при «раннем» Горбачеве, не могли не повлиять на сознание народа. Каток государства так часто и сильно давил и утюжил частное производство и частную инициативу, что это поле перестало плодоносить. Конечно, отдельные ростки пробились и через почти бесплодную почву. Появившиеся в последние десять лет в России новые частные промышленные предприятия произвели в 2001 году не более 4 процентов от всего объема промышленного производства. Еще менее заметными были частные фермы в деревне; они давали в 2000 и 2001 годах около двух процентов всей сельскохозяйственной продукции. Гораздо больше здесь тех, кто был вынужден свернуть свое производство.
Более быстрое и эффективное развитие частного сектора происходило, как известно, в сфере торговли и услуг. В советское время эти отрасли экономики были плохо развиты, и частная инициатива получила здесь большой простор. К тому же здесь можно было обходиться без больших вложений и быстрее оборачивать вложенные средства. Для солидных инвестиций в промышленность и сельское хозяйство у российских граждан просто не было необходимых средств, а строить капитализм без капиталов еще никто не научился. Попытка радикал-реформаторов изменить ситуацию путем поспешной и почти бесплатной приватизации крупных государственных предприятий очень редко приводила к улучшению работы этих предприятий. Гораздо чаще происходило создание не эффективного частного сектора промышленности, а псевдорыночных финансово-промышленных групп с мафиозной системой управления.
Нельзя отрицать частную собственность, но нельзя и преувеличивать ее значение как принципа и стимула в экономике. Весьма эффективной может быть во многих случаях и коллективная собственность. Но можно привести немало примеров и такого развития событий, когда работа тех или иных предприятий становилась эффективной только с приходом сюда иностранного собственника.
В российской печати было опубликовано немало материалов, из которых следует, что переход крупных предприятий в руки частных собственников существенно улучшил их работу. Однако апологеты частного производства часто путают следствие и причины. Ибо частный капитал идет как раз в те отрасли, где он рассчитывает на получение быстрой и большой прибыли. Нефтяные отрасли в России поднялись в последние годы вовсе не благодаря частной форме собственности, скорее наоборот: частный капитал пришел сюда именно потому, что здесь ожидался большой и быстрый доход при минимальных вложениях. А кто будет поднимать в России заводы и фабрики, где средняя норма прибыли не так велика, как в нефтяной отрасли или в табачной промышленности?
В российской печати можно найти немало и таких материалов, из которых следует, что переход крупных фабрик и заводов в частные руки приводил не к улучшению, а к ухудшению экономических показателей работы этих предприятий. Сама поспешность приватизации крайне негативно отражалась на работе многих крупных промышленных объединений, перешедших из рук государства в частные руки. Серьезные обобщения и убедительные сравнительные исследования на этот счет возможны лишь при изучении большого числа предприятий разных отраслей и разных регионов на протяжении длительного времени. Но уже сейчас, подводя итог множеству публикаций, можно сделать предварительный вывод: лучшие результаты работы демонстрировали в 1995–2000 годах те объекты, которые перешли на рыночную ориентацию, но сохранили элементы государственного регулирования, а также предприятия, у которых сохранилось преимущественно государственное управление, но с элементами рыночных отношений. На таких фабриках и заводах стимулы и возможности проявления личной инициативы и предприимчивости появились не только для директорского корпуса, но и для инженеров, конструкторов, начальников цехов, части рядовых рабочих. Работать кое-как было теперь никому не выгодно.
Нельзя не сказать и о том, что российские радикал-реформаторы, провозгласив свободу и святость частной собственности и частной инициативы, очень мало заботились о необходимой помощи новым для нашей страны формам предпринимательства, о необходимых правовых гарантиях, разумных налогах.
Мелкий и средний предприниматели оказались по существу беззащитными, и не только перед стихией рынка. Во многих случаях на смену государству в экономику пришла не «невидимая рука рынка», а вполне осязаемая и жестокая рука криминального мира и коррумпированного чиновничества. Организованные преступные группировки распространили свое влияние не только на сеть мелких ларьков, но на целые отрасли промышленности и торговли, на банки и транспортные системы, даже на целые регионы Российской Федерации. Обороняясь от криминального мира, многие стабильно работающие частные и акционерные предприятия создавали мощные охранные структуры, возглавляемые отставными генералами и офицерами КГБ и МВД СССР. Предприятия, которые не смогли создать такие системы безопасности, вынуждены были платить постоянную, обременительную и унизительную дань чиновникам и криминальным структурам. Это беспокоило и наших зарубежных партнеров.
Все эти вопросы можно решать после тщательной экспертизы реального положения дел, а не на основе отвлеченных рассуждений о рынке. Переход российской экономики к рыночным отношениям по большому счету только начинается; я уверен, что он никогда не будет таким полным, как в США или странах Западной Европы. И в данном случае мы должны следовать не догмам ультралибералов, а соображениям здравого смысла. В России еще не появилось многих важнейших структур рыночной экономики и опыта, которые создаются не решениями правительства или президента, а десятилетиями работы. У нас нет настоящего рынка капиталов, нет свободного рынка рабочей силы. В рыночные отношения не включена и большая часть земельных угодий.
Этот список можно продолжить на нескольких страницах. Поэтому только при углублении, расширении и укреплении государственного регулирования в экономике в России возможно углубление, расширение и укрепление здоровых рыночных отношений.
В условиях созданного в России в начале 1990-х годов псевдорынка обрушились многие отрасли советской экономики, например сельскохозяйственное машиностроение и станкостроение. Нам говорили, что нет смысла жалеть или спасать эти малоэффективные производства. Однако многое в этом крахе не было естественным результатом здоровой конкуренции. Российским машиностроителям не дали использовать для модернизации производства те возможности, которые у них имелись. У России с ее огромными посевными площадями потребности в сельскохозяйственной технике настолько велики и многообразны, что здесь могли бы найти применение и разумное использование как более производительные и высококачественные импортные машины, так и гораздо более дешевые, а часто и лучше приспособленные к российским условиям машины отечественные. Но у российских машиностроителей фактически конфисковали оборотные средства, а сельское хозяйство лишили кредитов, что привело к упадку не только сельскохозяйственное машиностроение, но и отечественное сельское хозяйство в целом. Общего упадка удалось избежать лишь части отечественного автомобилестроения, так как у многих граждан России со средним уровнем доходов сохранилось не только желание, но и возможность покупать не слишком дорогие автомобили.
В России не были созданы разумные механизмы для перетока капиталов от менее эффективных к более эффективным предприятиям в пределах отрасли или региона. Зато появилось множество механизмов для укрытия капиталов или увода их за границу — и притом в личную собственность разного рода темных личностей. Резко сократились в 1990-е годы финансовые потоки, которые шли ранее на содержание армии, военную технику, разведку, службы безопасности. Но куда делись сэкономленные ресурсы? Почему прекращение щедрой помощи десяткам стран Азии, Африки и Латинской Америки не увеличило финансовых возможностей новой России, но, напротив, сопровождалось быстрым ростом ее внешней задолженности? А куда исчезли средства, которые шли ранее на содержание аппарата КПСС, идеологическую работу, комсомол, содержание цензуры?
Огромные богатства оказались разворованными, разрушенными, увезенными за границу, использованными неэффективно. Удивительным был у нас в стране период «первоначального накопления»!
Российская экономика не разрушилась окончательно не благодаря либеральным реформам и рынку, а благодаря экспорту энергоресурсов и другого сырья по тем направлениям, которые были определены еще в 1960 — 1970-е годы. В сущности, это продолжение прежней советской политики. Только во времена Брежнева нефтедоллары шли главным образом на расширение громадной военной машины Советского Союза, а во времена Ельцина эти же нефтедоллары обогащали немногих олигархов, влиятельных чиновников, отдельных региональных лидеров, а также давали возможность во много раз увеличить привилегии новой элиты. В это же время существенно сократилась разведка новых месторождений, далеко не везде улучшалось техническое оснащение промыслов.