Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне
Шрифт:
В «Упрямо…» Высоцкий «пробалтывается» о новом внутреннем конфликте, который в нем нарастает с неумолимой быстротой. Судя по песне, автору все обрыдло: «кошки-мышки» с властью, зависть коллег, проблемы личной жизни. Он «потерял ориентир» на земле и разочаровался в людях:
Мы умудрились много знать, Повсюду мест наделать лобных, И предавать, и распинать, И брать на крюк себе подобных.И это разочарование толкает Высоцкого на откровенное признание:
ИВ другом произведении — «Этот шум — не начало конца…» («Про глупцов») — явно читались политические мотивы. Речь там шла о трех глупцах, которые состояли при власти (видимо, советской) и спорили о том, кто из них… глупее. В итоге выяснилось, что первый глуп физически («даже мудрости зуб… не вырос»), второй — идеологически («способен все видеть не так, как оно существует на деле»), третий — глуп вообще во всем («ни про что не имею понятья»). Судя по всему, автор выносил убийственный вердикт советской власти, которая, по его мнению, была глупа по всем направлениям.
Спор глупцов попытался разрешить мудрец, который заявлял, что «стоит только не спорить о том, кто главней, — уживетесь отлично». То есть глупой власти лучше оставить все как есть («не кажитесь глупее, чем есть, — оставайтесь такими, как были»). Но власть не вняла совету мудреца и упрятала его в «одиночку». Совершив тем самым очередной глупый поступок. Видно, под мудрецами Высоцкий подразумевал людей, которые пытались дать советы власти (не зря же она называлась советской), но та предпочла одних выслать (как Александра Солженицына), других преследовать (как Андрея Сахарова).
Определенный политический подтекст несла в себе и другая вещь — «Когда я об стену разбил лицо и члены…» Там главными персонажами были лирический герой, приговоренный к смерти, и его палач. В образе последнего скрывалась вообще любая власть, в том числе и советская, которая плодит палачей («накричали речей мы за клан палачей»).
Что касается песни-шутки «Письмо в редакцию…» («Дорогая передача…»), то и здесь без политики не обошлось. В ней снова читался ерническо-издевательский подтекст по отношению к советскому строю, который в песне олицетворяет сумасшедший дом «Канатчикова дача». Его обитатели — советские люди — окончательно свихнулись от родной пропаганды (ТВ, радио, газеты) и ищут помощи… у нее же, посылая письмо в самый центр этой самой пропаганды — в Останкинский телецентр (как мы помним, в первый раз Высоцкий прошелся «шершавым языком» по ЦТ в 72-м — в песне «Жертва телевидения»).
Трудно сказать, когда именно в голову Высоцкого пришла идея песни «Дорогая передача…» Вполне вероятно, что это случилось с ним прямо по месту ее написания: во-первых, фильм, в котором снималась Влади, как мы помним, повествовал о загадках Бермудского треугольника, во-вторых — островные красоты Косумеля вполне могли навеять мысли о том, что здесь рай, а дома — сумасшедший дом, поскольку там «удивительное рядом — но оно запрещено».
В этой песне (из-за ее протяженности) содержится много разного рода «фиг», спрятанных под шутливые строчки. Правда, был и весьма откровенный кусок, где автор прямолинейно указывал на предмет своей критики:
Больно бьют по нашим душам «Голоса» за тыщи миль, — Зря «Америку» не глушим, Зря не давим «Израиль»: Всей своей враждебной сутью Подрывают и вредят — Кормят, поят нас бермутью Про таинственный квадрат…Под «бермутью» имелась в виду не только вражья пропаганда, но и родная советская. Вот почему в большинстве публичных исполнений эта строчка из песни выпадет, чтобы лишний раз не нервировать «лекторов из передачи» (то бишь советских агитпроповцев).
Между тем, после того как съемки эпизодов с участием Марины Влади закончились, звездная чета покинула гостеприимный остров и перебралась в Мехико. Там супруги поселились у знакомой Влади — балерины русского происхождения по имени Макка. Ее сын работал на тамошнем телевидении, и это обстоятельство явилось поводом для приглашения туда Высоцкого. Он выступил в музыкальной передаче «Musicalisimo», где рассказал о себе и спел несколько песен. Как ишет М. Влади:
«Мы срочно готовим программу. Надо отобрать и перевести тексты на испанский, написать биографию, пусть даже не всю, потому что здесь тебя совсем не знают. Надо подумать о декорации и подобрать аккомпанемент. После долгих споров мы выбираем сольный концерт — это то, что ты предпочитаешь, и последние записи, сделанные в США для Си-би-эс, доказывают, что это и для публики лучшее решение…
Написанный тобой текст настолько не нуждается в комментариях, что передача проходит без интервью. Ты поешь, как всегда, не щадя сил. И телефонная станция телевидения буквально разрывается от звонков восхищенных зрителей. За час ты завоевал публику всего Мехико…»
Передача выйдет в эфир по 13-му каналу в 20.00 часов 9 августа. На тот момент Высоцкого в Мехико уже не было: вместе с Влади и ее детьми он уже был на Таити. Там они пробыли две недели.
1 августа мама Высоцкого Нина Максимовна получила от сына долгожданную весточку — открытку с Таити, из города Афареату, что на острове Моореа. В ней сын сообщал: «Мамочка! Это — Таити, и мы сейчас тут. Замечательно. И дети счастливы, и мы тоже. В Москву приеду в середине сентября. Писать нам некуда, потому что на месте мы не сидим — или плаваем, или летаем. Я — черный. Целую крепко. Володя».
С Таити супруги вскоре перебрались в Америку. В субботу, 20 августа, в Нью-Йорке они встретились с поэтом Иосифом Бродским, вынужденным навсегда покинуть Советский Союз летом 72-го. Этого человека Высоцкий сильно уважает как поэта и как бывшего советского гражданина, пострадавшего от режима (как мы помним, еще в 64-м Бродский отбывал ссылку за тунеядство, хотя власть вполне могла упечь его за решетку за попытку теракта — угона самолета, но пожалела). Отметим, что в эмигрантских кругах Бродский слыл не только антисоветчиком, но и русофобом, который даже в своих стихах сетовал, что «в России великий план запорот». Но западника Высоцкого это нисколько не смущает — в первую очередь он видит в Бродском своего коллегу — поэта, причем выдающегося. Как пишет биограф нашего героя В. Новиков:
«Посидели втроем в кафе, потом в маленькой квартире Бродского. Стихи Высоцкого он слушал внимательно, не обнаруживая собственных эмоций. Потом произнес что-то доброжелательное о рифмах, о языке — таким, наверное, и должен быть отзыв признанного мэтра. Сказал, что только что прослушанное гораздо сильнее, чем стихи Евтушенко и Вознесенского. Это Высоцкого не слишком обрадовало, ему такие вещи никогда не доставляют удовольствия. К тому же по части рифм и языка Евтушенко и Вознесенский не так уж слабы. Разница, наверное, все-таки в другом, но до вопросов философских с первого раза пока не дошли.