Владыка мира
Шрифт:
Дальше последовали празднества, как и задумал Акбар. Свадебные дары со всех концов империи – драгоценные камни, блюда из нефрита, серебра и золота, высоко ступающие арабские скакуны, расшитые шали из тончайшей шерсти (еще один подарок от усмиренного султана Кашмира), и даже пара львов – все это было показано жителям Лахора. Вдоль берегов реки Рави были устроены гонки на верблюдах. К своему большому удовлетворению, Салим победил обоих своих единокровных братьев в одном забеге и успешно привел своего ногастого верблюда, который беспрестанно фыркал и плевался, к финишной черте под оглушительный рев зрителей. Самых сильных боевых слонов отца свели в поединке друг против друга в заграждении из высоких земляных укреплений, и те бились, пока основательно не изранили друг друга, а их бивни и серые шкуры не окрасились кровью. Празднества продолжались и по ночам, и к полуночи от множества фейерверков было светло, как днем. Но каждый вечер, какими бы захватывающими и диковинными ни были увеселения, Салим всеми мыслями стремился к тому мигу, когда снова сможет оказаться в нетерпеливых руках Ман-бай, пока утреннее солнце не начнет
– Я нарекаю тебя Хусрав, мой первенец и самый любимый сын. – С этими словами Салим взял белое нефритовое блюдце с крошечными золотыми монетами и осторожно осыпал ими голову ребенка. – Да будет твоя жизнь озарена успехом, в знак которого я осыпаю тебя этими земными богатствами.
Ребенок моргнул, а затем посмотрел на отца с окаймленной шелком зеленой бархатной подушки, на которой лежал. Салим ожидал непременно услышать протестующий вопль, но вместо этого Хусрав улыбнулся и замолотил ручками и ножками. Принц взял подушку и высоко ее поднял, чтобы все видели его здорового маленького сына. Послышался вежливый ропот одобрения от собравшихся придворных, а военачальники звучно восхищались жизнерадостностью ребенка и желали ему долгой жизни.
Салим поглядел на своего отца, который стоял возле него на мраморном возвышении. Это был первый внук Акбара, и его по-прежнему красивое, несмотря на зрелые годы, лицо с волевым подбородком сейчас было радостным и гордым. За день до этого Салим получил пару охотничьих леопардов, чью бархатистую шкуру украшали золоченые кожаные ошейники с изумрудами – определенно знак одобрения отца. Конечно, теперь, когда он сам стал отцом, Акбар пожалует ему какую-нибудь должность, в которой он сможет показать свои умения. Если бы ему дали командовать армией Моголов, он мог бы доказать всем, не только отцу, что будет хорошим воином и командующим и однажды станет великим падишахом. Его единокровные братья и рядом с ним не стоят, Акбар должен это понимать. Мурад женился три месяца назад, но даже в столь нежном возрасте он напился пьяным на свадебных празднествах, и позже его почти несли на руках к брачному ложу, где ждала невеста. Салим знал о пристрастии Мурада к спиртному, но до свадьбы брату удавалось скрывать это от Акбара. Отец был так разгневан, что немедленно отослал Мурада воевать на юг. Присматривать за ним он приставил одного из своих старших военачальников, наказав ему следить, чтобы его сыну не попало в рот ни капли спиртного. Что касается Даниала, он шел тем же путем, что и Мурад. С самой его юности удовольствия и самооправдание – вот и все, что его, казалось, заботило. Салим редко видел своих единокровных братьев, но зато был наслышан о разных историях, особенно о том, как Даниал приказал, чтобы в самый большой фонтан в мраморном внутреннем дворе его покоев вместо воды налили густое красное вино из Газни, и он со своими друзьями разделся донага, чтобы резвиться в нем; в то же время пьяный Мурад разоделся, как женщина, и непристойно плясал не только на глазах у придворных, но и перед португальским послом из Гоа…
Салим улыбнулся, осторожно возвращая своего сына в руки одной из его кормилиц, сестры Сулейман-бека. При этом он поклялся, что будет проводить со своим сыном больше времени, чем Акбар виделся с ним самим. У него будут еще сыновья, не только от Ман-бай, но и от других жен – Джод-бай, раджпутской принцессы из Мевара, и Сахиб Джамаль, дочери одного из командующих Акбара. Он наслаждался своим растущим гаремом. Отец всегда убеждал его в важности заключения политических союзов через брак, но в действительности Салиму не требовалось долгих уговоров. Любая новая женщина, если она была молода и красива, становилась для него свежим приключением, и если бы по политическим причинам пришлось жениться на женщине увядшей или уродливой, то, в общем-то, и не обязательно делить ложе с каждой женой несколько раз, – любой бы нашлось достойное место в его гареме. Такова была всегдашняя политика его отца – посредством огромного числа жен ему удалось умиротворить и объединить свою империю, чем он и любил похвалиться. Почему бы и Салиму не поступать так же? Единственное, что омрачало радость принца, когда он направился занять свое место на праздновании в честь рождения сына, была Ман-бай. Она все так же возбуждала его чувственность, но он был совсем не готов к ее ревности, когда спустя шесть месяцев после их брака Акбар заявил, что Салим должен взять новую жену. Ман-бай умоляла его не делать этого, горько рыдала в своих покоях и, когда стал близиться день его второй свадьбы, начала отказываться от пищи. Снова и снова он объяснял, что должен повиноваться своему отцу, но она не слушала его и только вопила, что он предает ее. Когда однажды ночью взволнованный слуга вызвал его в гарем, Салим обнаружил, что Ман-бай взобралась на каменную балюстраду на высоте тридцати футов, выходящую на вымощенный камнем внутренний двор.
– Это ты меня до этого довел! – закричала она, как только увидела его. – Из-за тебя я совсем отчаялась! Разве моей любви тебе было недостаточно? Это все оттого, что я еще не забеременела?
С такими растрепанными волосами, покрасневшими глазами и измученным лицом жена напомнила Салиму одну молодую сумасшедшую, которую он иногда видел на базаре. Она приставала то к одному, то к другому, бранила прохожих за какие-то воображаемые обиды, а ее отгоняли, кидаясь камнями и комьями навоза. Сейчас Салим едва узнавал свою красивую жену-раждпутку, когда она цеплялась, дрожащая и взъерошенная, за каменную кладку. Он уговорил ее спуститься вниз, увещевая как можно терпеливее и мягче – мол, как могольский наследный принц, он должен выполнять указания своего отца и жениться снова, но, конечно, это никак не повлияет на его чувства к ней.
Впрочем, так и случилось. Неблагоразумная необузданность Ман-бай заставила его признать, что он очень мало знал свою двоюродную сестру. Еще Салим понял, что то, что он чувствовал к ней, не было любовью – лишь чувственное влечение. Она должна быть счастлива от того, что имеет возможность жить в великолепии могольского двора, в окружении роскоши, которая превосходит даже ту, к которой привыкла раждпутская принцесса. Салим часто делил с нею ложе, где они в равной степени наслаждались друг другом. Этого должно быть достаточно. Глупо было ожидать от принца Моголов, что он ограничится одной-единственной женой. Но ее неожиданная ревность заставила Салима опасаться Ман-бай. Его визиты к ней стали менее частыми, а после ее угроз покончить с собой он вскоре женился на Джод-бай. Пухлая и круглолицая, она не была столь красива, как Ман-бай, но Салим находил забавным ее остроумие и ему нравилась ее компания, даже пусть он и не чувствовал к ней особой привязанности. По воле судьбы, спустя четыре месяца после того, как он заключил брак с Джод-бай, и как раз перед женитьбой на Сахиб Джамаль, Ман-бай забеременела Хусравом – первым из следующего поколения династии Моголов. Положение, которое сулил ей статус ее сына, должно было удовлетворить Ман-бай, но если даже и нет, Салим все равно уже ничего не мог с этим поделать – хотя иногда его беспокоила мысль, что их сын может унаследовать себялюбивую необузданность матери…
Тихий голос Акбара прервал его задумчивость.
– Давайте начнем праздновать рождение нового принца. Да здравствует он и династия!
Заняв свое место у стола, Салим тихо вознес молитву о своем собственном благополучии. Если он станет следующим правителем Моголов, то уж о сыновьях своих сможет позаботиться.
Часть пятая
Большие надежды
Глава 20
Пропасть
Спустя более трех лет после своего первого похода в эти края Салим снова сидел в седле-хауде на спине слона, который медленно шествовал в Кашмир. На сей раз многое было совсем по-другому. Их долгое путешествие имело целью мир и удовольствия, а не войны и захваты. И он, и его отец влюбились в красоту Кашмира, его мирные долины, сверкающие озера и усыпанные цветами луга – и прежде всего в тот отдых, который даровал сей край после сурового летнего солнца равнин. Вереница из дюжины шествующих слонов несла не воинов, а обитателей его гарема. На самом ближнем ехала Ман-бай с двухлетним Хусравом. На следующих двух сидели Сахиб Джамаль с Парвизом, сыном, которого она родила три месяца назад, и затем Джод-бай. Позади них, ближе к авангарду вереницы, шли слоны, везущие гарем его отца. Матери Салима среди них не было, поскольку она не любила прохладу гор, предпочитая солнечное тепло своей родины, но его бабушка Хамида поехала с ними, чему Салим был рад. Несмотря на то, что он был окружен женами, она оставалась одной из самых его близких наперсниц.
Акбар, как обычно, ехал впереди колонны. Хотя Салим и сделал все, что просил отец, согласившись на все его планы относительно женитьбы, близость, которую он чувствовал к Акбару после того, как была одержана победа над султаном Кашмира, постепенно ослабевала. Он надеялся, что, став отцом его первого внука, расположит к себе падишаха и тот будет тепло относиться к этому ребенку. Но здесь Салима ждало разочарование. Отца, казалось, в основном заботило расширение границ своей империи и управление ею, а также философские размышления, а отнюдь не необходимость проводить много времени со старшим сыном или вводить его в курс государственных дел. Почти все свое свободное время отец тратил на Абуль Фазла, который, как был уверен Салим, использовал свое льстивое красноречие во вред наследнику. Поручения и должности, которые, возможно, могли достаться Салиму и подготовить его вступление на поприще правителя, вместо этого были отданы друзьям Абуль Фазла, который даже сейчас ехал в одном паланкине с отцом. При дворе поговаривали, что он разжирел на взятках, которые получал от своих друзей за продвижения по службе, хотя говорили также, что дородность летописца объяснялась исключительно его чревоугодием. Салим слышал, как хутмагар – дворецкий – Абуль Фазла хвастался одному из слуг принца, что главный советник падишаха потреблял тридцать фунтов еды в день и даже иногда просил подать что-нибудь перекусить ночью.
Салим отбросил мысли об отце и Абуль Фазле, когда Сулейман-бек, который ехал с ним, развернул полог над хаудой, чтобы их не залил дождь, который сейчас, несомый порывами сильного северного ветра, лил почти горизонтально над землей. Как отличалась от предыдущей цель этой второй поездки в Кашмир, так совершенно иной была и весенняя погода – по крайней мере, до сих пор. Едва прекратил лить дождь, как перед путниками предстала череда узких горных проходов и переходов. Верхушки фиолетовых рододендронов на склонах низко клонились под весом дождевых капель. Когда Салим выглянул из своей хауды, он увидел, как потоки воды бегут по нависающим утесам и затем, бурля, стекаются в лужи на грязной, узкой дороге, которая взвивалась круто наверх, ведя к Кашмиру. Слева от дороги утес уходил вниз примерно на пятьдесят футов к нефритовым водам питаемой талыми снегами и дождевыми водами реки, чей бурный поток устремлялся к равнине.
– Вода в реке, кажется, прибывает на глазах, – отметил Сулейман-бек.
– Да. Тем, кто ушел вперед, будет трудно найти место для привала и установить шатры – не осталось ни одного незатопленного сухого места.
Внезапно Салим услышал шум, сопровождаемый низким грохотом, а затем громкие крики из-за поворота на крутом изгибе дороги прямо впереди них.
– Что это было? На нападение не похоже.
– Нет, это был оползень, я думаю. – Сулейман-бек остановился и жестом показал вниз, в ущелье.