Власть земли
Шрифт:
— Делагарди? Помирились, значит?
— За деньги помирятся.
— А деньги откуда?
— Со всей земли собрали! В Троицкую лавру послали, а там и отказали: самим, дескать, нужно. Так царь Василий стрельцов послал, все силой забрали. С икон убранство взяли, сосуды тоже.
— Окаянство! Гибель святотатцу! — вскрикнул юродивый.
— Говоришь, это — последние? — спросил Ляпунов. — А впереди кто?
— А там шесть тысяч детей боярских с князем Елецким да с Валуевым, а допрежь того Хованский ушел и немец Горн с полчищем. Слышь, они там здорово поляков оттрепали!
— Ну! Ну! Ну! — послышались с дороги крики.
Все
Ляпунов посмотрел налево: далеко-далеко черными линиями виднелись ушедшие вперед. Он посмотрел направо: войско теснилось в воротах и, казалось, наполняло собой всю Москву.
— Ну и людей! — завистливо сказал он.
— Говорят, всех шестьдесят тем [23] будет, — пояснил хозяин.
— Идем! Долго ждать! — сказал Андреев, и все вошли в избу и стали пить.
Хозяин стал передавать московские новости. Правда, все говорили, что царь Василий и его брат Дмитрий Шуйские извели своего племянника Скопина-Шуйского, но говорили об этом шепотом. Первый Ляпунов громко выкрикнул страшное обвинение против царя Василия.
23
Тысяч.
— Ну, проехали! — сказал наконец Телепнев, заглянув за дверь.
Ляпунов поспешно встал.
— В путь! — сказал он.
Они вышли, сели на коней и поехали.
По узким улицам Москвы еще толпился народ, провожавший войско. Купцы в торговых рядах стали открывать свои лавки, запертые по этому же случаю; у Кремля кучей толпились торгаши. Всадники медленно пробирались среди этой толчеи. Они свернули в сторону у Кремля, проехали в Китай-город, и там Ляпунов остановился у богатого дома князя Голицына. На его стук в калитку вышел сторож и открыл ворота. Когда они въезжали, сам князь Голицын вышел на крыльцо. Это был дородный мужчина лет сорока пяти, с черной окладистой бородой и орлиным взглядом. Одет он был в богатый охабень [24] . Высокий воротник подпирал его затылок.
24
Охабень — кафтан с четырехугольным воротником и длинными прямыми, часто откидными рукавами. — Ред.
— А, Захар Петрович, гости почтенные! — приветствовал он с крыльца приехавших, которые через весь двор без шапок приближались к нему. — Милости просим! — Он радушно поцеловался с Захаром и ответил на поклон его товарищей. — Ну, чай, проголодались с дороги-то? — сказал он, ведя гостей в горницу, и наскоро велел собрать на стол.
Гости стали утолять свой аппетит.
Голицын все сидел молча; но когда убрали со стола и поставили меды, он первый заговорил с тонкой иронией:
— Видали, чай, какое Васенька войско снарядил поляков гнать?
— Видели, князь, и диву дались, — ответил Захар. — Великим почетом он пользуется.
— То-то вот и есть! — с укором сказал Голицын. — Поторопился ты с братцем-то! Послали вы со своей грамоткой-то своего племяша в Зарайск, а воевода его взашей вытолкал да грамотку сюда прислал. Вся Москва про вас знает, и царь объявил вас крамольниками. То-то!
Захар вспыхнул.
— Он крамольник, а не мы! Из-за него все беды. Ну, постой же! — прибавил он с угрозой.
— Тсс! — сказал осторожный Голицын, вставая. — Пойдем лучше в мою горенку, а молодцов здесь оставим!
Он встал и увел Ляпунова.
Глава XVI
Рыцари
Пан Ходзевич имел точные инструкции от канцлера Сапеги и гетмана Жолкевского и хорошо знал, где искать Зборовского с его войском. Ему хотелось скорее сбыть взятое на себя поручение, а потом все время посвятить розыску убежавших Ольги и Пашки. При одной мысли о них вся кровь у него кипела. И любовь, и ревность, и жажда отомстить Пашке за ее дерзость — все эти чувства разом охватывали его душу и терзали его невероятными муками. Он потерял сон и лучшим развлечением для себя находил беседу с уцелевшим от Пашкиной мести пахоликом.
— Расскажи, Казик, все снова! — говорил он.
И Казимир снова начинал свой рассказ. Воспоминания воскресали в его голове со всеми подробностями, и его голос дрожал от страха, мурашки пробегали по спине.
Ходзевич горел, слушая его рассказ, и распалял свой гнев, выпивая чарку за чаркой, а потом вскакивал и шипящим от бешенства голосом говорил:
— Не бойся, хлопец, пусть только эта ведьма Пашка нам попадется живьем! Мы ей покажем! Мы… — И с горящими глазами, почти обезумев, он сочинял пытки и муки для Пашки. — Мы возьмем ее волоса, накрутим на палку, потом станем вертеть палку. Волоса накрутятся. Туже, туже станут тянуть кожу и — кррр! — кожа лопнет и поползет с головы от самых бровей! В пятки ей проденем веревки и будем таскать ее по двору. А потом… снизу набьем ее порохом — и фа! Вот-то будет потеха!
На другой день Ходзевич снова спешно двинулся в путь к Зборовскому, по дороге везде наводя справки о беглянках; но нигде ничего не знали о них.
Зборовский, а с ним и полк Казановского стояли недалеко от Царева Займища. Гонсевский, запертый русскими в Белой, слал им гонцов, моля о помощи, но благородные рыцари смирно стояли, отвечая:
— Для чего пойдем кровь свою лить, если с того нам никакой прибыли?
После ссоры с Рожинским и разгрома тушинского стана они ушли грабить все еще не ограбленное, растлевать женщин и глумиться над старостью. Теперь, словно пресыщенные волки, они разбили свой стан в стороне от Можайска, ближе к Цареву Займищу, и, поделив добычу, бражничали, отдыхая от своих набегов.
Ходзевич приехал ввечеру и сразу попал на их пирование. В огромной избе за длинным столом сидели полупьяные поручики и ротмистры с полковниками Зборовским и Казановским во главе. Пучками вставленные в поставцы церковные свечи трепетно горели, и при их свете всюду виднелись расстегнутые жупаны, красные, потные лица и тупо блестящие взоры пьяных застольников. Вокруг стола, обнося пирующих вином, ходили обнаженные женщины и подростки-пахолики, тоже голые.
Ходзевич вошел в горницу и в недоумении остановился у дверей, но несколько офицеров заметили его.