Властелин знаков (Лексикон)
Шрифт:
— Лева! Объясни мне еще раз, что ты собираешься сделать…
— Скоро ты все увидишь, — откликнулся Осокин. — К чему лишние разговоры? А впрочем, изволь. Это будет похоже… Ну, даже не знаю — на что. Вольное сообщество астероидов, танцующих в ночном небе. Сотни малых миров — и я надеюсь, что их обитатели будут немножко мудрее; станут беречь и хранить свой дом, поймут, как он нежен и хрупок. Человечеству предстоит очень сильно измениться, Ласка. Преодолеть свою алчность, свою глупость, свою корысть — иначе у него не будет шансов на выживание. Ты скажешь, это слишком жестокий урок. Да. Я не оставляю людям выбора, это так. Многие погибнут.
— Лев, постой. Ты хочешь вмешаться в небесную механику. И помоги нам бог, я отчего-то верю, что это тебе по силам. Но ты же не можешь знать, чем обернется твое вмешательство. Все расчеты… Представь — одна-единственная переменная, которую ты не учел. Не знал…
— Ты не понимаешь! — покачал головой Озорник. — Мир совсем не таков, как тебе кажется. Это словно в театре. Помнишь тот, в который мы пошли на Пикадилли? Опускается один занавес — и там нарисовано море и плывущий корабль; опускается другой — и действие переносится в горы… То, что ты считаешь незыблемыми физическими законами, — всего лишь условность. Такая же, как слова на песке. Их так легко смести и написать новые. Системы Коперника, Птолемея, античные представления о мире — я могу реализовать любую из этих схем. Могу сделать центром мироздания Землю, могу поместить весь мир на спину гигантской черепахи и заставить ее плыть по бесконечному океану.
Они прошли через весь остров и поднялись на кромку обрыва. С обеих сторон клубилась водяная взвесь. Все вокруг было мокрым — нескончаемый дождь орошал поросшие мхами скалы. Здесь, возле самого водопада, разговаривать было почти невозможно. Рев падающей воды был столь громким, что приходилось кричать, и беседа словно сама собой превращалась в ссору.
— А что будет с нами?! — напрягая голос, выкрикнула Ласка. — Ты подумал об этом?! Что будет со мной — и с моим будущим ребенком?! Ты хоть представляешь, какие силы собираешься задействовать?! Да мы перед ними — ничто!!!
— Успокойся. Я уверен, что нам ничего не грозит. Ну, почти уверен.
— Почти?! — от ярости и возмущения у нее не хватало слов. — Почти!!!
— Ладно, перестань, — сказал Озорник. — Этот спор можно продолжать целую вечность. Пора начинать.
Он сдернул с глаза повязку, скомкал ее и, широко размахнувшись, зашвырнул в кипящую пропасть. Левый глаз пульсировал зеленым огнем; он казался смотровым окошком в какой-то адской топке.
— Посмотри на себя! — выкрикнула Ласка, нащупывая в кармане холодную рукоятку пистолета. — Ты ведь уже не человек!!!
Осокин что-то сказал, почти неслышно за ревом воды — вроде бы, «ошибаешься», — и достал из-за пазухи Лексикон.
— Я не позволю тебе сделать это!!! — Девушка выхватила пистолет, взвела курок и направила ствол в грудь Озорника. Их разделяло всего три шага. Осокин поморщился и снова что-то произнес, должно быть, «отдай». Девушка покачала головой. Он шагнул к ней, протягивая руку… И Ласка нажала на спуск.
Выстрел прозвучал сухо, будто щелчок, как-то несообразно с мощной отдачей. Роба на груди Озорника словно взорвалась; пуля отшвырнула его назад. Он рухнул навзничь, скорчился,
— Ради моего ребенка, — прошептала Ласка. — Он должен жить. Обязательно.
Осторожно, чтобы не поскользнуться, она спустилась с утеса и пошла назад. На полпути ее встретил Потап. Вид у медведя был встревоженный.
— Это… Стреляли навроде… Ты как?
— Я в порядке. Пойдем отсюда, Потапка.
— Озорник-от где?
— Его больше нет. — Собственный голос показался Ласке неестественно звонким, словно натянутая до предела струна. К горлу подкатил горячий комок, в глазах все расплылось…
— Как так нет? — не понял медведь.
— Я… Его… Убила, — выдавила Ласка и разрыдалась.
Получасом позже они сидели на берегу и смотрели на воду. Река огибала остров, вспухала порогами, кружила в водоворотах клочья пены… Преодолеть такое течение на веслах казалось делом безнадежным. «Не беспокойтесь об этом», — улыбнулся Озорник, когда прямо по курсу возник водопад; и они перестали думать о том, как будут возвращаться — ведь с ними был он, чародей, способный остановить реку или обернуть ее вспять…
— Ладноть, тут сидючи, далеко не уедем… — покряхтел медведь. — Сделам так: поднимемся ровно посередке, сколь сил хватит, а потом сразу к берегу. Авось в буруны не затянет…
Ласка нехотя поднялась. Потап предлагал единственный разумный выход: других способов выбраться с острова-ловушки, похоже, не существовало. Вся надежда была на могучие, не чета человеческим, мускулы зверя, — но хватит ли их на то, чтобы выполнить задуманное? Что ж, спокойно подумала девушка; скоро я это узнаю. Минут через пять…
Прошло немало времени, прежде чем он шевельнулся и застонал. Нескончаемая морось — приносимая ветрами водяная пыль успела пропитать всю одежду, так что, очнувшись, он тут же начал дрожать от холода. В груди поселилась тупая боль. Крайне осторожно, словно боясь разбить хрупкое стекло, он расстегнул робу и сунул руку за пазуху. В ладонь лег покореженный кусок металла: серебряная кокарда, изображавшая некогда оскаленную волчью морду. За прошедшие месяцы благородный металл покрылся неопрятными темными пятнами окислов. Вещь была безнадежно испорчена — ударившая в эмблему пуля смяла ее, сама превратившись в толстую свинцовую лепешку.
— Да уж, нарочно так не попадешь, — хрипло вымолвил Озорник и усмехнулся; впрочем, усмешка тут же сменилась гримасой боли.
«Похоже, ребро сломано. Черт бы побрал всех женщин и карманные пистолеты!» Опираясь о скользкий камень, он встал. Вздохнуть полной грудью не получалось. Мокрая одежда неприятно липла к телу. Сумерки уже сгустились, но он отчетливо видел лежащий неподалеку Лексикон. Странно: неуловимо меняющаяся книга не казалась чем-то чужеродным среди скользких камней и мха; она словно бы тоже была частью этого мира, частью первозданной природы. Болезненно скривившись, он нагнулся и поднял ее, прерывая метаморфозы; но открывать не спешил. Тонкие пальцы задумчиво поглаживали мокрый металл переплета. Ревущая пропасть была всего в нескольких шагах. Посильнее размахнуться — и… Озорник улыбнулся. Это был миг чистого, почти физиологического наслаждения: осознание того, что судьба целого мира находится целиком и полностью в твоей власти — здесь и сейчас.