Властелину ####ец ('Властелину дюже плохо')
Шрифт:
– Кто такой?
– начал с традиционного вопроса призрак.
– Торбинс, - пискнул Фродо, вдруг вспомнив казавшиеся бессмысленными наставления кудесника, а сам подумал:"Ведь все знал!". И добавил, - хоббит я местный.
– Бильбо Беггинса знал?
– Не знал!
– Ай не лги, - Покачал невидимой головой молодой призрак и сердито засопел, подражая своему начальнику дону Дарту, - назгулу лжешь! Как же ты, смерд, мог его не знать, коли ты местный?
В голосе призрака было такое довольство собственными интелектуальными возможностями, что видно было - он чувствует себя Штирлицем, Мюллером и Шерлоком Холмсом одновременно.
–
– На какой блохе?
– Ошарашенно спросил призрак и даже сопеть перестал от удивления.
– Да известно, на какой блохе, - опять бойко затарахтел Фродо и вдруг добавил испуганно, - гражданин начальник. На той, что в пятках волосатых живет что у хоббита, что у зайца. И как всякие пасквилянты во "Взхоббите" писали, блохи оные иногда даже вырываются из пяток вместе с шерстью, когда хоббит пяткой за колючку зацепится. Да только, гражданин начальник, извольте видеть, клевета это все! Поклеп грязный на хоббитов! Нет на Татуине колючек. Не растут у нас саксаулы, да и аксакалы, сами видите, перевелись почти. А блохи те, извольте видеть, те же самые, что у зайца. Потому что, сами знаете, что хоббит, что rebbit - едино кендер.
Штурмовики урук-хайи испуганно притихли, ожидая в какую причудлувую форму выльется гнев их вспыльчивого начальника. Оберштурмназгул потер невидимой рукой невидимую же голову и тяжело вздохнул. С утра его мучило то, что болела половина головы. Теперь это не мучило призрака - голова болела вся. Призрак обвел затуманенным взглядом ненавистный ему Татуин.
– Какой заяц?
– слабым голосом вопросил призрак и тут же подумал "зачем я его спрашиваю?". Однако сам процесс ему вдруг понравился, он подумал еще раз, и еще раз. Это давало хоть какое то спасение от тараторившего высоким голосом Фродо.
– Так ведь известно, какой заяц - который бы пять дней дорогу петлял. Только по прямой бы, понимаете, гражданин начальник, гораздо быстрее бы получилось, так что и на блохе прискакать можно. Да только теперь зайцу тому не петлять - тулуп из него вышел.
– Куда вышел?
– тчетно попытался назгул сохранить лицо перед подчиненными, которые стали смутно догадываться, что их начальника дурачат.
– Вышел и пошел гулять по Татуину. Так с тех пор то у одного, то у другого этот тулуп и видят.
– Да, я вижу язык у тебя хорошо подвешен, - мрачновато произнес назгул.
– Уж не думаешь ли ты, гражданин начальник, что ты его подвесил?
– окончательно обнаглел Фродо, - Я, видите ли, только с блохи и сразу к вам, о тулупе докладывать. Сделайте вы что-нибудь! Вам же власть дадена. А то так у будет этот потрошеный заяц по Татуину ходить, пока Король не вернется.
– Какой заяц? Какая блоха?!! Вон!!!
– взорвался, наконец, доведенный до отчаянья призрак, и неслышно застучал призрачными ногами. Упоминание Короля было последней каплей, переполнившей чашу его неназгульского терпения.
– Вон! Прочь с глаз моих! И скажи всем, что эта земля теперь принадлежит Леонсо Фабрицию - законному владельцу.
ВТОРОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ.
Он шел мимо черных чадящих руин, и в руке его был меч. Он чувствовал в себе Силу, она переполнила его до краев и рвалась наружу. Низкорослые темнокожие твари, мародерствующие на руинах, в страхе разбегались перед ним. Орки. Он знал, что это именно они. Но ему не было до них дела. Он шел на бой, на свой бой.
Перед ним вырос противник. Исполинская нечеловеческая фигура, словно сотканная из тьмы. Горящие глаза. И голос, замогильный, нечеловеческий.
– Ты ищешь смерти, последний король людей?
Он не ответил. Он выхватил свой клинок, сияющий белым огнем. Навстречу рванулось багровое пламя.
Шурик проснулся в холодном поту от собственного крика. Огляделся по сторонам, все еще не отойдя от сна. Вокруг была полатка, судя по освещению едва всходило солнце. Начинался девятый день экспедиции. Осознание реальности приходило постепенно. Кошмар, повторявшийся уже пятый раз, отступал не сразу. Несмотря на ранний час, Гэндальфа в палатке не было. Все в палатке отсырело, вода преизрядно натекла на пол, и спальник, как и все шмотки, был отвратительно мокрым. По стенам полатки расселась прекрасно заметная на светлом фоне, вдоволь насосавшаяся крови за ночь мошкара. От всего этого веселья Шурика неудержимо потянуло домой, прочь от этой сырости, от этой мошкары, от этих ночных кошмаров. Но дом был весьма далеко, и пришлось удовольствоваться бегством из палатки наружу.
Лагерь спал. Кострище не подавало признаков жизни после обильного ночного дождя. С деревьев капала вода, мох и трава были насыщены ею, и это изобилие мгновенно передавалось обуви и одежде. Солнце, как и всегда рано утром, успело выглянуть, но серые наползавшие тучи обещали обложную облачность и дождь на весь день. Мелкие мошки-кровососы мгновенно облепили лицо и руки. Героически преодалевая отвращение к погоде, жизни и всему мирозданию, Шурик попытался развисти костер. Его благородное намерение, впрочем, пропало втуне, ибо отсыревшие в палатке спички были под стать переночевавшим под открытым небом дровам и щепочкам для растопки.
Некоторое время фигура Шурика являла собой почти идеальное алегорическре изображение скорби. На вскоре все монументальность была испорчена крупной дрожью. Положение Шурика было поистине безысходным: залезать обратно в мокрую палатку было такой же адской пыткой, как и сидеть у потухшего костра, лязгая от озноба зубами и кормя собою прожорливых насекомых. Морщась от отвратительного хлюпанья в кедах и еще пуще от прикосновения к коже мерзких, мокрых и холодных, как последняя жаба, джинсов, Шурик зашагал по ближайшей тропочке, чтобы хоть немного согреться движением и отвлечься.
Но на первой же поляне Шурика ждал сюрприз, заставивший забыть и мокрые ноги, и прочие неприятности. На полянке, широко раскинув руки и вперив в небо пустой остекленелый взгляд, лежал Ленька-Гэндальф. Попытки привести его в сознание никаких видимых результатов не дали. Не прошло и двух минут, как Шурик уже был в лагере и своими довольно бессвязными криками поднял хмурых и заспанных шефов. Когда шефы достигли искомой поляны, Гэндальф уже пришел в себя и даже нашел силы сомостоятельно добраться до лагеря, хотя был необычайно бледен, и походка его была не вполне уверенной. Ни на какие вопросы он не отвечал и, придя в лагерь, незамедлительно залез в палатку, рухнул на спальник и полдня не вставал. Когда же он поднялся, то старался вести себя, как будто ничего не произошло, всех разговоров на тему происшествия избегал. Впрочем, на следующее утро его под чуткой охраной одного из шефов отправили домой.