Властолюбивые ведьмы

Овергейс Килук

– Разве не то надо? Чтобы закричал, да рассказал?

– Крик разный бывает. Не всякий со смыслом. В сапоге обвиняемые скажут раньше, чем ног лишаться. Конечно, ноги тоже придётся потом раздавить. Это, увы, не избежать! Но сначала-то, сначала мы речь послушаем. А дыба – она почти сразу мучает так, что не то, что в вине сознаешься, а расскажешь о том, что у тебя дети рождались, как у женщины какой. Или, напротив, что от тебя зачала не одна женщина, как от суккуба.

– Отец, разве дыба и сапог – это единственные средства?

–

Главные, но не единственные. Есть щипцы. Вот смотри: эти кости дробить, эти рёбра раздвигать, когда кожу взрезал и внутрь зашёл. Но с щипцами глаз да глаз нужен! Обвиняемые могут не выдержать и умереть. Так не должно быть!

– Почему, отец?

– Как же? Смерть обвиняемых, если прежде времени, – это ошибка! За неё нас накажут. Ведь в ходе следствия и суда главными являются не мы, а следователи и судьи. Это потом, когда преступников осудили, они опять наши, и мы, ну, пока что я, а позже и ты, как мой наследник, с ними работаем.

– Что ещё, отец?

– Смотри, вот иглы: толще, тоньше, длиннее и короче. Много раз говорил тебе, что для чего. Как-нибудь посмотришь в деле, когда случай представится. Чего приуныл?

– Грязно всё это. Людям же больно! Мне отвратительно причинять кому-либо боль, мучать людей.

– Запомни, сын, человеческая боль – наша работа. К любой же работе надо относиться по-мастерски. Понимаешь, что это значит?

– Что?

– А то, что нельзя любить своё дело, как любит начинающий или фанатик. Так обязательно перепутаешь что-либо и навредишь всему делу! Вот тебе, что из работ нравится?

– Дубление кожи…

– Не смущайся, не красней. Дело достойное, как любое полезное людям свершение. Не хуже это, чем кузнечное дело или обжиг горшков. Может быть, хлеборобы ещё ценнее, ибо от них мы еду получаем, а от неё – силы для жизни и работы. Но к нашему делу…

– Вы считаете, отец, что хороша моя нелюбовь нашей цеховой принадлежности?

– Конечно! Не любя боль, жалея человека, в разумных пределах, естественно, ты только и сможешь и пользу следствию принести и людей излишне – до казни – не истязать. А дубильное дело, хотя бы как увлечение, – это хорошо, очень хорошо!

– Значит, одобряете, отец?

– Одобряю. Да, ты вот что …

– Что, отец?

– Вечером возьму тебя на допрос, как раз одного такого дубильщика допрашивать будем. Представляешь, утверждает, что королева наша, упокой Господи её душу, спуталась с ведьмами и потому умерла, родив сына и наследника королю. Ну, не чепуха ли?

***

Следователь сидел на надломленном деревянном стуле, который постоянно норовил окончательно развалиться и упасть. Вместе со стулом на залитый кровью пол упал бы и следователь. Поэтому приходилось поддерживать туловище ногами, отчего поза становилась неестественной и оттого неудобной, как если бы следователь сидел на корточках.

В дальнем углу расположился священник.

Его привлекали для облегчения душевных мук подозреваемых, нуждавшихся в духовной поддержке и в случае раскаяния, и при отрицании своей вины. Особую роль священник играл в делах о колдовстве, а также при пресечении еретических учений. Тогда священники становились ещё и следователями. Во всяком случае, так обстояло в Западном Королевстве.

В воздухе кружились здоровенные жирные мухи, отъевшиеся на жидкостях, изливающихся из тел допрашиваемых. Результатов допроса без пыток не принимали, поэтому пищи для мух здесь оказывалось до чрезвычайности много. Хватало работы и у следователя, а через него – у палача. Поэтому никто не жаловался, кроме, пожалуй, допрашиваемых. Но к их жалобам не прислушивались.

В центре комнаты располагались пыточные устройства, которые использовал палач. Без него никакое дело двигаться просто не могло. Что за показания без пыток? Верить таким показаниям в Западном Королевстве отказывались.

Вместе с тем палач служил лишь рукой правосудия. Мозгом же на предварительном этапе был следователь. Именно он формулировал вопросы и записывал ответы, которые потом уходили судье для справедливого приговора. Адвокаты тоже числились, но в момент допроса их не привлекали.

На присутствие здесь же маленького Иосифа никто внимание не обращал. В конце концов, дети гончаров с малых лет привлекаются отцами к делу, и кожевенники привлекают своих, а кузнецы – своих. Ничего удивительно поэтому не было в том, что сын палача, готовясь в будущем занять место отца, уже с детства набирался опыта.

На дыбе застонал обвиняемый, который лишился чувств в ходе допроса. Потому ведь следователь и заскучал, что допрос он вынужден был прервать. Теперь стало возможно продолжение начатого дела:

– Итак, милейший, Вы утверждаете, что не говорили крамольных слов своему другу при отдыхе? – спросил следователь.

Обвиняемый открыл затекшие глаза, посмотрел на следователя и с усилием ответил:

– Нет, я никакой крамолы не говорил, одну лишь только правду…

– Так, так. И в чём же правда состоит?

– Королева сговорилась с ведьмами, и из-за того она погибла при родах.

– Значит, ведьмы? Вам, милейший, не кажется странным, что Её Величество, упокой Господи её душу, получила странную помощь от ведьм?

– Почему же странную?

– Ну как? Что за помощь такая, которая привела к смерти? Вот вы бы сами, в своём дубильном деле, стали просить, чтобы ведьма подарила Вам гнилые шкуры?

– Зачем – гнилые?

– Как же иначе? Вы идёте к ведьме за помощью, говоря ей: «Дай мне богатство и власть!» – «Хорошо, – отвечает ведьма, – дам всё тебе, но за это всё отберу, то есть получишь гнилые шкуры». Ну, не бред ли?

– Я говорю только то, что слышал сам.

– Всё-таки творил крамолу…