Влечение. Эротическая сага
Шрифт:
«Но почему именно о Миле? – рассуждал спустя время, Аркадий. – Мало ли других Жуковых в стране? Он её „что“? Почему недоговоренность? И почему он не дернулся к Косте?! Не остановил? Не спросил?»
Этих «почему» насчиталось десятки, сотни….
«В шоке был, – отвечал сам себе. – Не мог поверить».
Одной фразы, которую он услышал на вокзале, у себя за спиной, хватило, чтобы его сердце взорвалось от бессилия изменить что-либо в своей жизни. Одной фразы было достаточно, чтобы он не спал ночью, ворочался, переживал, думал…
Он был уверен, что именно это фраза спровоцировала инфаркт. Теперь услышанный анекдот напомнил о его проблеме.
В минуты, когда Аркадий ходил по дорожкам осеннего парка, часто один, без жены, он задавал себе вопросы: «Что будет дальше? Как теперь жить?»
Вспоминались строчки: «В дальней аллее осеннего парка мы превратимся с тобой в листопад…», – к которым сам додумал продолжение: «Лучше бы летним весёлым дождем выпасть с тобою для радуги светлой». Часто он сидел на скамейке и наблюдал за птицами, которые обитали в небольшом местном пруду. Кудрявый пеликан много спал. Свернув свою шею в вопросительный знак, он лежал в тени деревьев и не шевелился. Только с кончика клюва капала вода, копируя точку для вопросительного знака. Еще несколько минут назад он пытался проглотить огромного карпа. Перекладывая рыбу в своей резиновой сумке, он раздумывал о том, как ее лучше проглотить: с головы или хвоста. Подбрасывал ее, переворачивал, мотал головой. Детвора, приехавшая навестить какого-то санаторного больного, кричала и визжала, наблюдая ужимки неуклюжей птицы, раскрывающей пасть размером с этюдник здешнего художника, который пытался воспроизвести на холсте происходившее зрелище. Соседние пеликаны и большой черный баклан хлопали крыльями, как прохожие открывают зонтики во время дождя. Они подбадривали сородича, гортанным эхом покрывая весь пруд. Неожиданно для всех карп выпал из пасти и, блеснув на солнце золотым брюхом, нырнул в воду. Раздалось чье-то восторженное «Ах!"…, а потом все замолкло. Шум как начался, так и закончился. Быстро, резко, вдруг. Только волны на пруду рисовали одинаковые круги, широкими дугами уплывающие к заросшему камышом берегу….
Глядя на Милу, такую заботливую, внимательную, красивую и элегантную, он приходил к значимым для себя выводам: «Ничего уже не изменить, это – жизнь. Он же сам не святой. Были и у него эротические подвиги. Пусть не влюблялся он ни в кого, но юбки хорошенькие не пропускал? Нет. Так почему же его жена, которой скоро исполнится пятьдесят, не может себе позволить хоть одно любовное приключение? Короток бабий век. Даже здесь в санатории он ловит на Миле двусмысленные взгляды. Она нравится окружающим, сосед за обеденным столом глаз с неё не сводит. Мужики в коридорах шеи сворачивают. И ему это приятно, когда он рядом с ней. Надо отдать должное и тому, что на него тоже смотрят. И женщины, и мужчины… Рога видны, что ли? А через несколько лет не будет и этих взглядов… Наступит старость и ей вспомнить будет нечего. Что она расскажет внучкам и внукам, сидя в кресле у камина, о своей женской судьбе? Будет пересказывать чужие романы? Вспоминать Лялькины байки? Надо найти в себе силы простить. Но где эти силы взять?»
Глава 24. Любаша и Лялька
«Я Вам сегодня за всё утро ни разу не смс-нула просто потому, что не хотела каждую минуту заваливать своим негативом… думаю, что это было правильно. Но в целом у меня такое ощущение, что я не дотяну до конца недели и в ближайшие же дни сама пешком по рельсам сбегу к Вам со скоростью Невского Экспресса… Этот мрачный серый болезненный город делает из меня депрессивную неврастеничку. И ни одной родной (по-настоящему родной, а не по бывшей фамилии) рожи вокруг. Я уже с удивлением понимаю, что начала хотеть приезда сюда Вас – Вы хотя бы не будет трахать мне мозги (прошу прощения), уважаемый, неописуемым истерическим неадекватом. Короче, вот. Опять хочу» – Любаша дописала смс-ку, нажала на клавишу, услышала сигнал отправки, и с беспомощной злостью на себя и на ситуацию заревела.
– Кто обидел такую красавицу? У кого поднялась рука, вылетело дурное слово, мелькнула низменная мысль? Кто там так сильно топнул ногой? Люди, берегите друг друга! – Лялька закончила свою тираду и остановилась перед симпатичной блондинкой лет двадцати, которая сидела на ступеньках лестничного пролёта, растирала своими пухлыми пальчиками тушь по глазам, вытирала их краешком махровой разноцветной резинки, закреплявшей на конце её длинную косу. Девушка, вся всхлипывая, подрагивала вместе со своими круглыми плечами.
В подъезде, где они встретились, никого больше не было. Любаша повернула голову назад, чтобы удостовериться в том, что эти слова адресованы ей, а ни кому-то другому. Призыв к людям так и повис в воздухе. Ляльке, чтобы попасть в собственную квартиру, необходимо было пройти мимо незнакомой блондинки. А так как её основным жизненным принципом была забота о детях, стариках и животных, равнодушно смотреть на чужие слёзы она не могла. Да и чем-то эта девушка напомнила ей себя, такую же провинциалку, двадцать лет назад. Искренне захотелось пожалеть, напоить чаем, успокоить это заблудшее в её подъезд великовозрастное дитя.
– Ты кто? Что за беда у тебя? – Лена взяла несопротивляющуюся девушку за плечи, развернула в сторону собственной квартиры, открыла дверь ключом и подтолкнула на кухню. – Чего не отвечаешь? Немая или молчаливая?
– Никакая я не молчаливая, я долго-думающая… А за окном, между прочим, абсолютно круглая луна – на нее удобно выть.
– Отлично, что не немая. Значит, общаться сможем. Вот тебе для начала стакан воды. Выпей, утри свои слёзы и успокойся. Здесь ванная. Умойся – тушью паркет запачкаешь. У меня чай есть зеленый, посидим, поговорим.
Пока девушка приводила себя в порядок, Лена в микроволновке разогрела курицу, вскипятила чайник, поставила тарелки и все другие приборы на стол. Она целый день была на ногах, проголодалась и устала так, что одно желание поесть в ней не могло побороть второе – поспать.
– Садись к столу. Поешь, – пригласила она незнакомку, которая вышла из ванной, и сама села напротив. – Тебя зовут-то как?
Девушка уже немного успокоилась, шмыгнула ещё несколько раз красноватым от слёз носом, со строптивой ноткой в голосе сказала:
– Любовью.
– Красиво звучит! А чаще как называют, друзья, родные?
– Любашей…
– А меня Лялькой! Вот и познакомились.
– А Лялька – это кто: Оля или Лена?
– Я лично Лена. А зовут так многих. Особенно в постели! – Лена рассмеялась. – В голливудских боевиках все «бэби», а у нас «ляльки» да «малышки».
– Не люблю Голливуд. Можно я вас буду называть Лена?
– Как хочешь, можешь даже «горшком», и в печку ставить, мне по ба-ра-ба-ну. Я в своей жизни так наобжигалась, что, дорогая девушка Любовь, теперь мне всё по фи-гу.
– Спасибо, очень вкусно. – Любаша уже сидела за столом и с аппетитом пробовала курицу, приготовленную Лялькиной мамой по своему уникальному рецепту. Сама она сейчас была в больнице, ухаживала за мужем, который после аварии получил инсульт.
– Может быть, махнем пару капель? Ты как, водку пьешь?
– Нет. Но компанию составить могу, – у девушки стало проходить напряжение, глаза заблестели, а после того, как она немного пригубила из рюмки, на щеках заиграл розовый румянец.
– Я похожа на консервированную помидорку – тупая и красная?