Влечение
Шрифт:
— Прости, — произнесла Джесс в отчаянии. — Я не должна была тащить тебя сюда.
Однако сомнений не было. Ее главной заботой стала Бетт; ей приходилось даже скрывать свое нетерпение попасть домой, приласкать дочь. И это полнейшее отсутствие внутренней борьбы удручало Джесс еще больше.
— Ну что ты. Ты столько для меня сделала!
Роб не кривил душой. Как бы он справился в одиночку? Джесс подарила ему свою любовь, и только теперь Роб убедился: ее любовь имеет границы. Может, это было материнское чувство плюс соблазн послать к черту условности?
— Я поехал по доброй воле, тебе не пришлось меня тащить.
— Что будешь делать?
Роб
— Наверное, останусь здесь. У меня есть работа, а что будет, если я вернусь домой? Меня тотчас посадят за решетку. По крайней мере, здесь у меня есть время на размышления и крыша над головой. А если за мной придут… если меня выдадут… тогда и подумаю.
— Может, я еще вернусь, если с Бетт все будет в порядке.
— Может, вернешься.
Они дошли до гавани, до маленького бара для рыбаков. Заказали два пива и сели за столик под открытым небом, чтобы машинально следить за стрижами, которые прошивали небо невидимыми строчками. Перед ними лежало открытое море, и они понимали: время и разлука превратят его в пустыню.
Утром Джесс нужно будет успеть на первый автобус до аэропорта. Покончив с пивом, они рука об руку, словно не желая признавать разверзшуюся между ними пропасть, пошли обратно. Но в своей маленькой квартирке с видом на железную дорогу почувствовали: в их отношениях что-то сдвинулось. Роб закрыл железные ставни, и комната превратилась в святилище. До них долетали голоса: хозяйка на полную мощность врубила телевизор. Они понимающе улыбнулись. Ее глухота была им на руку.
Джесс замешкалась в узком пространстве между столом и кроватью. Она сняла туфли; холодный кафельный пол вызвал в памяти утро перед поездкой в Лукку и необычайную легкость во всем теле, которую она определила как эйфорию. «Это было, — подумала Джесс. — Этого у нас никто не отнимет». Она подошла тогда к кровати и залюбовалась спящим Робом. Он открыл глаза и привлек ее к себе. И сейчас это воспоминание вызвало у нее почти болезненное сокращение мышц. Губы приоткрылись; нижняя влажно заблестела в свете подвешенной к потолку лампочки. Роб стоял приблизительно в ярде от нее. Воздух между ними сгустился и вдруг барабанным боем застучал в ушах. С минуту они стояли не двигаясь. На Джесс были линялые голубые джинсы, которые она отыскала в магазине бывшей в употреблении одежды. Они приехали в чем были и купили совсем немного одежды, предпочитая без конца стирать свое нехитрое барахлишко. Роб медленно расстегнул верхнюю пуговицу на ее голубой рубашке.
От работы в саду спереди у Джесс образовался темный клин загара. Когда Роб расстегнул последнюю пуговицу и снял с нее рубашку, обнажились коричневые руки, резко контрастирующие с молочно-белыми предплечьями. Роб не раз видел эту ее новую пятнистую кожу, но сегодня Джесс инстинктивно попыталась прикрыться. Это нежелание, чтобы он видел свидетельства тяжелой физической работы, безмерно тронуло Роба и зажгло в нем огонь желания.
Как ни хотелось ему единым движением сорвать с нее оставшуюся одежду, он делал это очень, очень медленно. Расстегнул джинсы и позволил им упасть на пол. Джесс аккуратно переступила через них, но у нее участилось дыхание, а глаза подернулись дымкой.
Когда она осталась нагишом, он провел руками по ее плечам, бокам и бедрам. Заставил сесть на краешек кровати. Она послушно села, примяв покрывало, которое утром тщательно расправила. Роб отошел к двери и, сняв с крючка ее соломенную шляпу, водрузил ей на голову. И ее лицо под широкими полями стало отрешенным и загадочным, как у незнакомки на картине.
Он опустился перед ней на колени и, приподняв одну ее ногу, прильнул губами к голубым жилочкам на подъеме. Он продолжал целовать ее щиколотки, а рука тем временем поползла выше, настойчиво раздвинула колени. Откинувшись на пятки, он впился взглядом в ее глаза. Она снова стала Джесс, а не матерью или незнакомкой. Джесс маняще улыбнулась и откинулась назад. Шляпа слетела в сторону. Роб уткнулся лицом в развилку меж ее бедрами.
Внизу грохотал благословенный телевизор.
С кровати они перешли на стул, а затем на пол. Кафель приятно холодил кожу. Слившись воедино, они молча покатились по полу, словно стремились обратно, к самому началу, к их первой ночи, когда язык секса стал единственно возможным выражением горя и вины. И сегодня, как тогда, они нашли в физическом акте разрешение нравственных страданий.
Потом они лежали на скомканной постели. Было уже очень поздно. В наступившей тишине отчетливо слышалось их бурное дыхание и чмокающие звуки, когда они касались друг друга потной кожей.
— Оставлю тебе деньги, — прошептала Джесс. Они экономили, и поэтому кое-что еще осталось. Робу хватит.
— Не нужно.
— Я все же оставлю. Не хочу везти их обратно.
— Ладно, — смирился он.
Джесс тайно усмехнулась в темноте. Роб сможет путешествовать, если захочет. Возможно, он уедет далеко, туда, где он будет в безопасности. Например, в Южную Америку. Обоснуется в Бразилии. Она попыталась представить, как его изменит новая жизнь. Ему легко даются языки. Он очень красив, она даже не знала, насколько, пока не заметила, что на пляже на него заглядываются итальянские девушки. Влюбится в стройную смугляночку и будет счастлив, оставив далеко позади безрадостное прошлое и эту серую смирительную рубашку — Англию. Ей вдруг стало ужасно жаль расставаться с ним, и она, уже на грани сна, обняла его крепко, со щемящей грустью.
Когда Джесс вернулась из Италии, Бетт уже выписали, и она была дома. Открыв дверь своей квартиры и увидев мать, она не смогла сдержать изумления. Джесс похудела и стала бронзовой от загара. Глаза казались больше, чем обычно. Она изменилась до неузнаваемости. На ней была странная бесформенная одежда. Из вещей — всего один небольшой саквояж. Ни дать ни взять беглянка, хотя деньги Грэхему Эдеру возместили и он нехотя согласился не подавать на нее в суд.
Джесс поставила саквояж на пол и, не говоря ни слова, взяла дочь за руку. Обратная дорога показалась ей бесконечной, а расставание с Робом — мучительным. Бетт была бледнее обычного, но в общем выглядела неплохо. В поезде и автобусе от аэропорта голова у Джесс пухла от жутких образов Дэнни на смертном ложе. Его черты неуловимо менялись, и вот уже вместо его лица перед ее мысленным взором возникла восковая маска — Бетт.
Наконец мать и дочь закрыли дверь и крепко обнялись. И словно впервые заметили, что они одного роста. Их лица казались отражением друг друга. Губы делали одинаковые судорожные усилия улыбнуться. Броня непонимания и недоверия, которой они отгородились друг от друга, не исчезла совсем, но чрезвычайно истончилась — казалось, им не составит труда сломать ее.
— Я выздоровлю, — пообещала Бетт. — Особенно теперь, когда ты здесь.
— Конечно, выздоровеешь. Дай-ка тебя получше рассмотреть.