Влюбленные лжецы
Шрифт:
— Ерунда. Тут ехать-то всего минут сорок. И мы с Джадом встретим ее на вокзале. Ну или я одна встречу. Она это знает. Я ей сказала, что единственное, что от нее требуется, это выйти из поезда и идти туда же, куда и все.
Люси заколебалась.
— Ну хорошо, — сказала она. — Если ты обещаешь, что будешь там, когда она…
— Обещаю? Я еще должна что-то обещать? Тебе? И по такому поводу? Люси, ты начинаешь меня утомлять.
Расселу показалось, что, когда его мама повесила трубку, вид у нее был обиженный, озадаченный и немного глупый, но она быстро
Когда Нэнси спустилась вниз в новом платье, с пальто и сумкой, Люси Тауэрс сказала:
— Ага, выглядишь отлично. Умница.
Рассел был, конечно, не уверен, но ему показалось, что раньше он никогда не слышал, чтобы его мама называла Нэнси умницей.
— Ой, подождите, — воскликнула Нэнси, — я забыла. — И она понеслась обратно по лестнице и вернулась со своим чумазым плюшевым медведем.
— Ну конечно же, — сказала Люси. — Смотри, что мы сделаем.
Она положила маленький чемоданчик себе на колени и расстегнула застежки.
— Мы откроем чемодан и уложим старого Джорджа на самый верх, и ты все время будешь знать, где он лежит.
Но самое прекрасное во всем этом было то — и робкая улыбка Нэнси это лишь подтвердила, — что Люси помнила, как зовут медведя.
— Теперь, — сказала Люси и стала рыться у себя в кошельке, — посмотрим, что у нас с деньгами. У меня есть только деньги на билет и еще полтора доллара, но я уверена, что этого хватит. Мама будет ждать тебя на Центральном вокзале, так что деньги тебе на самом деле вообще не понадобятся. Тебе же приходилось бывать на Центральном вокзале, да?
— Да.
— Ну и славно. Единственное, что нужно помнить, когда будешь одна, что тебе все время нужно идти туда же, куда все. Там будет длинная платформа, потом длинный подъем наверх, с которого ты попадешь прямо на станцию, и там тебя будет ждать мама.
— Хорошо.
Потом за окнами просигналило такси, и Тауэрсы втроем вышли на улицу, скользя по оледенелому снегу, и стояли на ледяном ветру, чтобы попрощаться с Нэнси.
Ее не было больше недели, и никаких телефонных звонков. Когда она вернулась — одна, умудрившись самостоятельно взять такси, чтобы доехать домой от вокзала в Хартсдейле (и Рассел был вовсе не уверен, что он на ее месте смог бы это сделать), — то почти не рассказывала о своем путешествии.
— Понравилось тебе в городе? — спросила Люси Тауэрс за обедом, пока домработница бесшумно ходила вокруг стола с тарелками спагетти в мясном соусе.
— Почти все время было холодно, — ответила Нэнси, — Был один день потеплее, когда можно было выйти и посидеть на крыше; я вышла, но даже часа не просидела, как вся покрылась сажей. Руки, лицо, одежда — все стало черное.
— Гм, — сказала Люси, наматывая себе на вилку слишком уж много спагетти. — Да, воздух в
Выходку Гарри Снайдера по поводу оловянных солдатиков Рассел ни разу и словом не помянул, но она, судя по всему, еще долго не давала ему покоя. В присутствии Рассела Гарри становился раздражительным, ему было трудно угодить, он вечно находил, к чему придраться, и все время строил из себя крутого, засунув большие пальцы под ремень вельветовых бриджей. Как-то днем они сидели у Рассела в комнате, и Гарри спросил, указывая на сундук с игрушками:
— Ну и че у тебя там?
— Ничего особенного. Всякое старье, которое мама пока не выкинула.
Но это Гарри не остановило. Он подошел к ящику и открыл его.
— Вот это да, — протянул он. — Тебе нравится это старье? Ты с этим играешь?
— Нет, конечно, — ответил Рассел. — Я же тебе сказав, что просто у мамы пока руки не дошли все это выкинуть.
— А почему сам-то не выкинешь, если тебе это не надо? А? Зачем ждать, когда мать за тебя это сделает?
Дело принимало плохой оборот, и Расселу ничего не оставалось, как побыстрее увести Гарри из комнаты. Однако утащить его вниз и вывести на улицу было невозможно, потому что он, похоже, решил, что интереснее поторчать в дверях у Нэнси, заглядывая к ней в комнату.
— Нэнси, че делаешь? — спросил он.
— Ничего, убираю вот программки.
— Убираешь — что?
— Вот, гляди. Театральные программки. Мы с папой видели уже пять разных оперетт Гильберта и Салливана, и я сохранила программки. В следующий раз мы идем на «Микадо».
— Мак… что?
— Микадо — это японский император, — объяснила она. — Должна быть хорошая оперетта. Но мне больше всего нравятся «Пензанские пираты», и папе, думаю, тоже. Он даже прислал мне ноты, всю партитуру.
Рассел никогда не видел ее такой живой и разговорчивой — разве что когда она приводила в гости какую-нибудь школьную подругу, но и тогда все, что он слышал из их разговоров, сводилось вроде бы к непроизвольному хихиканью. Теперь же она, как могла, пересказывала либретто, стараясь не особенно вдаваться в детали, чтобы Гарри было проще уловить общий смысл. Еще в самом начале своей речи она слегка махнула им рукой, чтобы заходили, и вскоре они фактически завладели ее комнатой: Гарри расположился на единственном стуле с пачкой программок на коленях, а Рассел встал у окна, заложив большие пальцы под ремень.
— Но лучшая роль, как мне кажется, — продолжала она, — лучшая роль там у полицейского, это второстепенный персонаж. Он такой неуклюжий и грубоватый.
Она сделала несколько шагов и повернулась, изображая, какой он неуклюжий и грубоватый.
— Он такой славный, и у него чудесная песня.
И она запела, изо всех сил сдерживая улыбку и стараясь изобразить сразу и кокни, и низкий мужской голос:
Если враг не занят делом грязным — делом грязным.