Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)
Шрифт:
– Да, дорогой, – сказала Эмили.
– Отлично. Если он взаправду католик, то оскорбление – спрашивать у него, верит ли он в то, во что верят все католики. А если он не католик, то оскорбительно намекать, что он верит в то, во что не верит ни один протестант. Так и так это оскорбление. – Зажав в кулак бороду, он подвел итог: – Кощунственное оскорбление с гадким привкусом секса.
Это положило конец роману Эми. Ей следовало бы найти утешение в религии, но почему-то она не сумела, возможно, решив, что та уже принесла достаточно бед. С того дня она замкнулась в себе. Она не была несчастна, ибо происшествие сделало ее предметом интереса родственников и знакомых – такое никогда не делает женщину
Теперь она увлеклась вязанием. Когда к ней взывали сестры, она опускала вязанье на колени, снимала очки и с приятной скромностью спрашивала: «Но, дорогая, что я-то думаю, ты знаешь?» И все понимали, что перед ними поборница глубокой, но неортодоксальной философии, которая внесла бы самоочевидный вклад в любой симпозиум. К несчастью, слишком поздно было спрашивать у Эми, в чем заключается эта философия, – вопрос следовало бы задать лет тридцать назад. А потому никто и никогда не знал, что она думает, и каждая сторона в любом споре могла утверждать, что она на ее или на их стороне.
Тетушка Бибс была самой младшей. Ее единственную называли «тетей» – вероятно, потому, что она была единственной, кого звали «Бибс». От какого-то общего предка она и Кэрол унаследовали свежий цвет лица, невинный взгляд и чуть вздернутый носик. Ее пышные снежно-белые волосы волнами падали вокруг все еще юного лица под стать ее славному гению. Она была самой младшей из сестер и самой одаренной. Она была, как считала она сама, Поэтессой с большой буквы.
В качестве поэтессы тетя Бибс по прямой линии происходила от Шелли и почти всех остальных поэтов. И верно, слабое эхо литературных предков еще звучало среди ее строк, как осторожно выразился «Уиллсденский курьер». Будь критики восприимчивее к ее дару, о ней можно было бы – вторя эпитафии Голдмиту – сказать: «Чего он ни коснется, то украсит». Приведем образчик творений ее более зрелого периода, стихотворение озаглавленное (по какой-то причине):
Такое нельзя называть плагиатом, просто поэзия была у нее в крови. В прозе ее стиль был в каком-то смысле более оригинален. Временами между стихов закрадывался лист-другой «Раздумий» или «Словесных картин», и каждое «Раздумье» или «Картину» защищал от соседей симпатичный колофон из наяд или диких уток в полете.
85
Свадебная песнь у греков и римлян, которую молодые люди пели перед невестой или в спальне новобрачных.
Мудрые люди осуждают действие
Да, простенько, но не вспомнишь ведь и не скажешь, что кто-то это уже написал.
Новорожденное облачко довольно плывет в глубокой синеве, бросая тень на могучее величие Солнца! Потом с невинным смехом плывет дальше, и Солнце снова светит с удвоенным великолепием!
Как написал «Уиллсденский курьер», любой из нас может заметить столь обыкновенные явления, но только поэт способен в полной мере облечь их в слова.
Тетушка Бибс публиковала свои произведения за собственный счет в тонких зеленых томиках под псевдонимом Женевьева Ля Туш – это имя она считала благозвучнее, чем Бибс Хиггс, как, без сомнения, оно и было. Понемногу она уверилась, что Ля Туш обладает отдельным от нее существованием, будучи (так уж получилось) духом, который время от времени ею завладевает, а после возвращается на гору Олимп. По этой причине она могла быть совершенно простой и естественной тетей Бибс и даже временами снисходила до шуток с Кэролом по поводу надоедливой Женевьевы. Кэрол считал эту свою тетку душкой. Сумасшедшей, но душкой. Из Четырех Тетушек она была его любимой.
2
Поэтому, когда в воскресенье за чаем Кэрол объявил, что собирается сменить фамилию, немедленное одобрение выразила именно тетушка Бибс. Остальные сочли это очередной шуткой Кэрола. Даже Клодия почему-то решила, что это не вполне по-английски.
– Мудрая мысль, милый, – сказала поэтесса. – Вот увидишь, это чудесным образом все изменит. Это дает искусству свободу такую, на которую нельзя надеяться под своим собственным именем. – Закрыв глаза, она осторожно изрекла: – Воля моя, ты ли это?! – На нее как будто снова накатило вдохновение. – Свобода, невиданная ни на суше, ни на море!
Начало вырисовываться стихотворение.
– Но почему, дорогой? – вмешалась Клодия.
– Не можешь же ты быть мисс Хиггс, красавица моя.
– Миссис Кэрол Хиггс, – поправила его красавица. – Очень даже могу.
Да ведь на протяжении последних десяти лет это имя украшало каждую колонку «Таймс» (за исключением некрологов)! Миссис Кэрол Хиггс видели в числе присутствующих на том-то и том-то ленче, миссис Кэрол Хиггс разродилась двойней, поднесла букет королеве и – в скобках – присоединилась к Клодии Лэнсинг в постановке пьесы мужа. Как она может быть кем-то еще? Даже не смешно!
– Тебе гораздо больше понравилось бы быть миссис Кэрол Конгрив или миссис Кэрол Шеридан, дорогая. Конечно, больше. Ну же, давай выберем что-нибудь звучное. Как насчет Кэрол де Ля Туш? – Он подмигнул через стол Женевьеве, которая, спустившись с Олимпа, сейчас, качая головой, улыбалась его дурачествам.
– Что за чушь, Кэрол? – резко спросила тетя Гарри.
Она сидела во главе стола подле серебряного подноса с монограммами. Это место принадлежало ей по праву старшинства, но когда приходили гости, Джо вечно все ей портила, говоря: «Ты не разольешь, Гарри?» Сегодня ради Клодии Джо добавила:
– Я всегда прошу Гарри мне налить. Она ведь гораздо крепче меня… разумеется.
И Гарри не сумела придумать более исполненного достоинства ответа, чем тайком подбросить в чай сестры кусок сахара. Однако теперь она могла утвердиться как Старейшая из Здравствующих Хиггсов и защитить честь семьи.
– Ты хочешь сказать, что наша фамилия недостаточно для тебя хороша? Фамилия твоего собственного отца?
– Если она достаточно хороша для тебя, тетя Гарри, то и для меня тоже. Но достаточно ли я для нее хорош?